«Без меня баталии не давать» - [19]

   — Вот моё слово, Фридрих. Веришь?

   — Верю, верю, Питер, — изморщился курфюрст, пытаясь освободить руку из этих тисков. Пётр сам догадался отпустить её.

На следующий день он явился к Штернфельду аттестоваться по теории.

   — Герр Михайлов, если вы ответите на три вопроса без запинки, я более не задержу вас.

   — Задавайте, герр подполковник.

   — В каких пропорциях составляется порох?

   — Семьдесят пять частей селитры, пятнадцать древесного угля и десять частей серы, — отчеканил, не задумываясь, Пётр.

   — Какое дерево предпочтительнее для пороходеланья?

   — Для пороходеланья надо использовать малоплотные породы, как-то: ива, орешник, тополь, черёмуха, осина, липа в возрасте не моложе двух и не старше десяти лет.

   — Для какого калибра орудия предназначено двадцатичетырёхфунтовое ядро?

   — Для шестидюймового орудия, господин подполковник.

   — А двенадцатифунтовые ядра?

   — Для четырёх и восьми десятых дюйма.

   — Вполне достаточно, герр Михайлов, пришлите завтра ко мне вашего денщика за аттестатом. Вы обратили внимание, сколько я задал вам вопросов?

   — Обратил, герр подполковник.

   — Сколько?

   — Вы обещали три, а задали четыре вопроса.

   — Молодец, герр Михайлов. Теперь я убеждён, что мне не придётся краснеть за вас. Идите...

На следующий день сияющий Меншиков принёс аттестат, написанный ровным каллиграфическим почерком на немецком языке. Пётр позвал Шафирова, подал ему аттестат:

   — Переведи, Петро.

   — «Сие свидетельство выдано господину Петру Михайлову, — читал Шафиров, — в том, что благоупомянутый господин в непродолжительное время, к общему изумлению, такие оказал успехи и такие приобрёл сведения, что везде за исправного, осторожного, благоискусного, мужественного и бесстрашного огнестрельного мастера и художника почитаем быть должен. Чему свидетельствует главный инженер прусских крепостей фон Штернфельд и печать свою и руку прилагает».

   — Алексашка, — позвал Пётр.

   — Да, мин херц, — подскочил Меншиков.

   — Возьми «сорочку» соболей и отнеси ему, скажи, сия плата ему за науку.

   — Не жирно, мин херц?

   — Марш. Исполняй.

9 Дела польские

Собственный успех в огнестрельном мастерстве был недостаточен для Петра. Затребовав список волонтёров, он сам отобрал пять человек и велел Меншикову:

   — Вызови сне Степана Буженинова, Данилу Новицкого, Василия Корчмина и двух Иванов — Овцина и Алексеева.

   — Вот что, братцы, красна птица перьем, а человек ученьем, — сказал Пётр, когда волонтёры явились и стали у дверей. — Я определяю вас на ученье по пушечному делу. Василий, ты будешь старшим и о том, как будете учиться, станешь писать мне регулярно. Понял?

   — Слушаю, господин бомбардир, — отвечал Корчмин.

   — Мы скоро отъедем в Амстердам, туда и пиши мне на имя Петра Михайлова. Всем сержанта Корчмина слушать, как меня. А буде кто вольничать и отлынивать от занятий, с тем я сам займусь опосля, да так, что небо тому в овчинку покажется. Слышь, Данила?

   — Слышу, господин бомбардир, — отвечал, несколько смутившись, Новицкий.

   — У тебя есть замашки выпячивать свою персону. Не спесись перед товарищами. А ты, Василий, мне в письмах пиши про успехи каждого и неуспехи тож. По окончании учёбы чтобы каждый имел на руках аттестат с оценкой. А воротитесь домой, ещё и сам проэкзаменую.

   — А где мы начнём, господин бомбардир? — спросил Буженинов.

   — Начнёте ученье здесь, а потом переедете в Берлин. Наперво выучите язык немецкий, учителя будут немцы. Ну с Богом, братцы, очень прошу, не осрамитесь.

   — Не подведём, господин бомбардир, — отвечал за всех Корчмин. — Не изволь беспокоиться. Правда, ребята? Не подведём же.

   — Не подведём, не подведём, — отвечали нестройно волонтёры.

Когда волонтёры вышли, Пётр сказал Меншикову:

   — А ты говорил, не жирно ли за науку? Вот теперь Штернфельд разве откажется выучить ещё пятерых? А? Вот то-то. Смотреть дальше своего носа надо, Алексашка.

А меж тем в Польше в связи с выборами короля нарастало напряжение, и Великое посольство вынуждено было сидеть в Кёнигсберге, не двигаясь далее.

   — Не дай Бог, изберут француза, — вздыхал Головин.

   — Не моги и думать об этом, Фёдор Алексеевич, — сердился Пётр. — Кого угодно, хоть последнего пана, но только не Конти.

   — Но Никитин пишет, что французская партия усиливается, а на него самого уже покушение готовится.

   — Понятно, он им как кость в горле стоит.

   — И сторонники Конти грозятся прямо в лицо нашему резиденту, что, как только выберут принца, пойдут у нас Смоленск отбирать.

   — Ну, Смоленск, положим, они не отымут, — говорил Пётр. — Хуже, когда Польша из антитурецкого союза выпадет. Вот этого допустить нельзя.

   — Близятся выборы, Пётр Алексеевич, может, ты сам напишешь Никитину?

   — Я не только Никитину, я всему сейму напишу. Пусть он не свою глотку рвёт, а зачитает им царскую грамоту.

   — Верно, Пётр Алексеевич. Пиши.

Пётр сел к столу, придвинул лист бумаги, взял перо, одно, осмотрев, отбросил. Взял второе и его швырнул в угол.

   — Кто очинивал перья? — спросил раздражённо.

   — Я, господин бомбардир, — тихо отозвался подьячий Ларионов.

   — Плохо чинишь.