Без дорог - [34]
Треск, грохот и гул наверху нарастали. Под ураганное завывание ветра белая пелена дыма задвигалась и потекла через косогор вверх по рассохе. Колыхание дыма, плавное и медленное, то вниз, то вверх, становилось волнистым. И чем сильнее и ближе раздавался рев урагана и надземного гула, тем чаще слои дыма разрывались на клочья, вытягивались, крутились в вихре и проплывали белыми змеями меж склоненных ветром могучих елей.
Вдруг над рассохой взлетело с оглушительным ревом и гулом огромное пламя, на секунды осветило прогалину, обожгло лицо и руки, переметнулось за рассоху и рассыпалось миллиардами искр. Золотой светящийся дождь угасал и рассеивался на лету, а огненный вихрь замелькал вдалеке. На дне рассохи стало жарко и душно, как в знойный день летом. Внезапно наступила тишина. Так неожиданно быстро и счастливо пролетел над людьми этот всепожирающий огненный шквал.
Не зная что будет дальше и что им еще суждено пережить, люди молча, точно оцепенев, сидели с горстями влажного зеленого мха и смотрели туда, где продолжал бушевать, освещая заревом небо, огнедышащий вихрь. Он уносил в буре огня и искр всякое биение жизни, опаляя насмерть то, что было еще вчера исполинским сосновым лесом.
Над головой снова появилось звездное небо. Чуть шевеля ветками, покачивались высокие ели. В воздухе, как от притушенного костра, пахло угаром и головнями. Тул урагана утих. Голодную и измученную Рыжуху начинала кусать ожившая от тепла, неугомонная мошка, и вновь наступившую тишину ночи всколыхнул глухой удар ботала. Он пробуждал людей к жизни и звал их к забытому ужину.
Внезапно брошенный ужин медленно продолжался с перерывами всю ночь. Напряженные нервы прогнали сон. Немного слов было сказано в эту ночь, но всем вспоминался дважды потревоженный старый медведь, который торопливо убегал сюда от пожара. Видно, пожары были знакомы мишке давно и спасение от них он находил в рассохах.
Под утро землю сковали заморозки, а в воздухе еще сильнее запахло гарью и головешками. После крепкого чая быстро собрались в путь, но в гору потянулись медленно, точно прощаясь с домашним ночлегом.
— Спасибо Михайлычу! Выручил, — тихо сказал Емельяныч и повесил на плечо двустволку дулом вниз.
Чем выше поднимались на хребтину, тем сильнее пахло застойным дымом и гарью. Просветы между деревьями становились все шире, и неожиданно лес кончился. Открылось необычное, грустное зрелище. Бесконечное, как море, кладбище леса в голубой дымке преграждало дорогу.
Мертвая тишина, синеватый, еле заметный дымок и терпкий, смолистый запах обгорелых, но не сгоревших дотла деревьев царили над этим кладбищем.
Вековые сосны полегли, разметав в стороны почерневшие сломанные ветви с опаленной хвоей. Через нагроможденные одно на другое деревья, вывороченные корни, глубокие ямы и груды кое-где дымящихся сучьев могли пролететь только птицы.
Отряд пять суток бродил по окраинам свежих ломов и гарей, но был не в силах пробраться на Чуну и найти Хандальскую тропу. Тайга опустела, как вымерла. Только однажды на вывороченных с землею корнях путники заметили бурундука, да в одной из рассох старую медвежью лежку. Бурундук прижался к корням и затих — он был без хвоста.
Все тяжелее давался людям каждый километр пути. В поисках старой тропы из Хандальской на Чуну отряд потерял еще день и вышел на Бирюсу.
Через два дня от Чуны и Бирюсы навстречу друг другу с пилами и топорами двинулись отряды пожарников. Обходя большие завалы, извиваясь змейкой между верховий залесенных падей, от Чуны к Бирюсе тонкой ниткой протянулась новая тропка. Бирюсинцы и чунари встретились. И пока расчищались последние метры узкой тропы, над кладбищем леса раздавались песни и веселые шутки.
На четвертый день к вечеру отряд Александрыча уже переваливал по этой тропе на Чуну. Впереди бодро шагала Рыжуха, и ботало, как колокол на похоронах, глухо гремело в вечерних сумерках.
Зловещая тишина над диким хаосом поверженного леса еще раз напомнила путникам сказку о страшном, огненном Змее-Горыныче, и они добрым словом поминали соседа-проводника Михайлыча-Косолапого.
НА ПОРОГАХ ЧУНЫ
Утверждают бывалые люди, особенно гидрологи[95], которые не раз сплывали и поднимались по рекам Сибири, что нет на свете двух рек, как две капли воды, одна на другую похожих. У каждой свой характер и свои причуды. А чтобы знать их, надо и поплавать по ним, и по бережку походить и побечевничать.
Река Чуна, конечно, не красавица Ангара, а причуд у ней не меньше. Когда на других реках наступает межень, на Чуне и на Бирюсе паводок. Бывает это в конце июня или в июле и даже в августе. Тогда талые воды снегов и ледников из Саян и Присаянья бурно устремляются в их русла и наполняют пересохшие старицы, а мелкие шиверы[96] и быстёры[97] делаются глубокими и проходимыми на плотах и лодках. Сколько несметной силы и неиспользованной энергии таят их воды!
Говорят, что один дошлый гидролог сумел в одно лето спуститься по Чуне и подняться по Бирюсе, а потом на досуге высчитал, что запас гидроэнергии на этих реках в полтора раза больше, чем в Падунских порогах на реке! Ангаре. Эти расчеты, хоть и сделанные на скорую руку, возбудили много толков и пересудов.
