Без дорог - [24]

— Да-а-а! — протянул Саша и на корточках у огня принялся подробнее рассматривать снимок.

— Воду на снимке всегда легко распознать, — вдруг авторитетно заявил Валерка, — она самая темная и гладкая бывает. А мы с Андрюшкой вышку нашли, что за Быргозовом, как хапер[73], на горке стоит. А когда в Кириллове были, то на бабкином огороде всю малину с яблоньками разглядели на снимке.

— Ну да! Ты еще яблоки на деревьях видел!

— Вот те честное пионерское, видели!

Саша надвинул на глаза кепку и, раскачиваясь на корточках, как старый цыган, в раздумье спросил:

— А скажите, как получаются снимки?

И пока закипал чайник, а затем с аппетитом уничтожался черный хлеб, посыпанный солью и темный, как деготь, чай вприкуску с рафинадом, я рассказывал то, что знал о развитии авиации и об аэрофотосъемке, припоминая все виденное и прочитанное. Мне вспомнился один из пробных полетов на летательном аппарате в старом Петербурге. На расклеенные по всему городу афиши, оповещающие о поднятии человека на высоту около 40–60 метров над землей, откликнулось чуть ли не все население Питера. К забору испытательного поля устремились толпы рабочих и интеллигенции. Обступив забор, люди наблюдали, как в воздухе появился похожий на стрекозу летательный аппарат с привязанным ремнями к сиденью человеком и, сделав большой круг, опустился за забором. Полет вызвал бурю оваций. Легкая бамбуковая конструкция с маленьким тарахтящим мотором у ног пилота, восседающего между двух плоскостей на низеньком бамбуковом кресле, напоминала книжную этажерку. Популярной была песенка с припевом:

«Легче плавать в табакерке,

Чем летать на этажерке».

С тех пор прошло много времени. Воздух был покорен, летательный аппарат переименован в самолет, и самолеты стали во всех направлениях бороздить небесные просторы. С гидросамолетом, который ежедневно причаливал к полосатому знаку аэропорта на Сиверском озере, мои спутники были знакомы давно, но техника аэрофотосъёмки не была им известна…

Когда мой рассказ подходил к концу, небо прорезала желто-зеленая молния и зарокотал отдаленный гром. Над нами еще не было туч, и сквозь широкие лапы елей, мерцая, проглядывали на светло-синем небе звёзды.

— Я же говорила, что будет ненастье! — тихо сказала Лена и прижалась к Шуре.

— А вам летать приходилось? — спросила Шура.

— Тот, кто хочет летать, — ответил я, — должен сна-. чала хорошенько по земле походить, карты сделать, тогда и летать будет легче… Земля лучше изучается с земли.

— А когда у нас автомобилей много будет? — неожиданно спросил Валерка.

— А тебе они зачем? — спросил я.

— У меня папка о паре серых мечтает, а ему председатель райисполкома сказал, чтобы он лучше на четырехколесные автоходы перестраивался… Да не везде проедешь! С Цыганом, пожалуй, надежней.

Подул ветер, ели закачались и зашумели. Дым от костра стал крутиться в разные стороны и прижиматься к земле. Вскоре брызнул, зашумел в листве дождь. С первыми каплями дождя мы начали строить «балаганы». Саша и Валерка рубили еловые лапы, а Шура и Лена втыкали их в землю, сгибая дугой. Вскоре вокруг костра разместилось пять низеньких «балаганов». В них можно было только лежать. Сквозь хвою, прикрытую сверху еще осиновыми ветками, дождь не проникал. На старой сухой хвое> лежать было удобно и даже мягко.

Гроза стала стихать и уходить в сторону. Засыпая, я услышал, как Саша тихонько говорил Валерке:

— Знаешь, я обязательно летчиком буду!

— Только стажировку на земле пройти надо. Ведь летают по картам?! А карты знать надо, — ответил Валерка.

В наступившей тишине послышалось неразборчивое шушуканье девушек и придавленный смех. Видно, Лена сообщала подружке свои планы на будущее, которые родились в часы долгих дум, во время стояния с рейкой на задней точке. Но усталость взяла свое, и я крепко заснул.

Проснулся, как всегда, раньше всех. Солнце только что взошло и осветило освеженную коротким дождем зелень. В воздухе прохладно и влажно. Свежее утро бодрило, и я быстро поднял всех на ноги. Не умытые, без горячей пищи со вчерашнего утра, мы тем не менее весело тронулись в путь. Началась повседневная работа, в нее втянулись все, без нее скучали.

К полудню на просеку приехал верхом Андрей с котлом «кондера».

— А ты, Андрюшка, подаешь большие надежды в кашевары! — одобрил кондер Саша, облизывая ложку. — Вместо школы учился бы в поварском техникуме! Может и кашлять перестал бы?

— Нет, я в пастухи пойду. Мне свежий воздух нужен, и скотину люблю, особенно лошадей. Меня мамка давно в подпаски прочила, да вот сюда сбили. Андрей поднялся с разостланного плаща, оторвал полоску от газеты и. свернул из махорки цигарку. Делал он это не торопясь, привычной рукой и курил, как взрослый.

— Чего смотришь? — обернулся он к сестре, — твое дело, «училка», учить, ну и учи! А я на воздухе жить хочу. Летом мне в избе душно. Потому мамка меня в подпаски и прочит, что дома я все равно не сижу.

Андрей сложил в пустой котел посуду, забрал чайник и верхом поехал назад.

— Скорей в Пустынь приходите! — крикнул он, обернувшись, — киселем из мороженой клюквы накормлю.

Деревушка Пустынь стала нам временной базой. Жители этого заброшенного в лесную глушь селения редко бывали в Быргозове, чаще ездили в Ниловицы на Шексну, где летом регулярно ходили пароходы, а к шлюзу у Ниловиц вел проселок. До Ниловиц от Пустыни километров пятнадцать. Клочок отвоеванной у леса пахотной земли не мог прокормить поселян. Зимой они работали на лесоразработках, а весной и осенью собирали на болотах клюкву, которую возами отправляли в корзинах на продажу. в Кириллов. Иногда клюквой даже платили налоги.