Без дорог - [14]

На севере местность заметно понижалась к Сухоне, лес неожиданно обрывался и снова синел вдалеке на противоположном берегу, уходя к горизонту.

Идти по веретье было легко и приятно. Под ногами натоптанная песчаная тропка. На кочках краснели грозди спелой, слегка тронутой заморозками брусники, а ближе к болоту встречались смородина и голубика. Иногда путники нагибались, чтобы на ходу зачерпнуть полную горсть брусники и потом, медленно, растягивая удовольствие, высасывать из нее сок. К полудню подул ветерок и разогнал облака. Сквозь белую дымку проглянули тусклые желтые лучи осеннего солнца. Они немного согрели воздух позднего холодного утра. С болота потянуло пряным запахом богульника. Где-то далеко в вышине раздалась тихая гортанная перекличка журавлей.

Непривычный к лаптям топограф Александрыч, переходя по двум тоненьким жердочкам речку, прорезавшую поперек веретью, поскользнулся на мокрой, подгнившей коре и свалился в холодную воду. Чтоб не остынуть, зашагали быстрее и вскоре пришли к тому месту, где веретья кончилась и надо было сворачивать к югу в болото.

После недолгой перекурки, во время которой была сделана очередная бароотметка[47] и опознана на снимках точка, на которой они находились, ходоки направились к открытому болоту. Сфагновые редкие сосняки[48] с высокими кочками и замшелым колодником сменил сосняк карликовый. Изогнутые ветрами сосенки, нетребовательные к почвам, приютились здесь, прижимаясь к высоким буграм, кочкам и грядам. Между грядами от постоянных дождей скопилась вода и образовались борозды и мочажины. Ноги стали все чаще и чаще проваливаться выше колен, то в глубокую моховую подушку, то в мочажины. Путники с трудом выбирали места посуше и потверже.

Шаг стал нетвердым и удлиненным. В поисках прочной опоры ноги невольно вытягиваются. Когда стремишься переступать препятствия из кочек и мочажин, чтобы найти твердый грунт, то приходится делать прыжки от одного подернутого мохом корня к другому.

Так, то перепрыгивая от деревца к деревцу, то бредя выше колен в холодной воде мочажин, проходили двое топографов свой последний маршрут в этих краях. Высокие, припитанные ворванью кожаные чулки, надетые поверх толстых шерстяных носков и перевитые веревкой лапти, которые не задерживали воду и она тут же на ходу выливалась из них, — не стесняли движений и сохраняли тепло. Ход, намеченный на аэроснимках, медленно, но верно претворялся в натуре. Аэроснимки — какое это благодарное «подспорье»!

Но вот кончился и низкорослый сосняк. Андрей, как утопающий за соломинку, невольно уцепился за последний тоненький ствол сосенки и замер на месте, не зная куда сделать шаг. Впереди было ровное, без бугров и гряд, поросшее мхами и редкой осокой пространство. Нога сразу проваливалась выше колен в мягкий изумрудно-зеленый мох. Впереди, на почти безлесной равнине, кое-где темнели, как полыньи, лужи коричневатой воды. Между ними, от кочки к кочке, от пенька к пеньку, или от маленького деревца к деревцу, тянулась зелеными дорожками осока и бугрились едва заметные гряды то зеленоватой, то уплотненной бурой торфянистой массы. Андрей тронул ногой зыбучие мхи и, как только перенес всю тяжесть тела на одну ногу, перед ним поднялась волна из осоки и мхов. В ней булькала и вскипала мелкими пузырями вода.

Опознавать на снимках места, где находились путники, стало невозможно и, если бы не видневшийся вдалеке по долине речки Молонги лес, можно было бы легко заблудиться.

— Ну, что, Александрыч, вперед пойдем!? Мокро нынче на болоте! А в иные годы клюквенники с собой воду для питья в бутылках носят. Видишь ту палочку, что у кочки торчит? Возле нее стоять можно. Гляди, как идти надо!..

И Андрей легко и быстро перебежал по зыбучей равнине к тоненькому полусгнившему пню низкорослой сосны. Стараясь не ступать в его след, за ним побежал Александрыч. Казалось, что не ноги бегут по земле, а земля бежит под ними, то прогибаясь под тяжестью тела, то вздымаясь волной в междуследьях. Продолжая намеченный ход, Андрей выбирал переходы, быстро перебегал от места к месту, стараясь нигде не задерживаться. За ним по пятам, ступая в междуследье, туда, где еще зыбилась и булькала моховая волна и лопались пузыри, бежал Александрыч. Растянутый шаг сменился на быстрый бег с короткими остановками у тоненьких пней, едва прикрытых в корнях моховой дерниной. С трудом, останавливаясь на миг, чтобы отдышаться и выбрать новое направление для перебежки по извилинам грядок, ходоки продвигались к далекому лесу на Молонге.

Александрыч, несмотря на свою широкую черную бороду, которую для солидности отрастил в медвежьих трущобах Северного края, был молод и вынослив. На коротких остановках, пытаясь определить место, где они находятся, рассматривал снимки. Но серое однотонное изображение с темными кляксами провальных топей и луж было убийственно однообразно, как и само болото— Большая Чисть. На снимках и на местности не было такого объекта, за который можно бы было «зацепиться», чтобы узнать свое местонахождение.

В тщетных попытках определиться снимок был исчерчен овалами, а в конце описания отдельных деталей на обороте стояло краткое резюме — «опознаться невозможно». Кто работал со снимками в таежных трущобах, в тундре или в открытых степях, тот знает, как трудно найти свое место, однажды утеряв едва заметные и редкие ориентиры в девственной природе. Так и теперь — проводник и техник были бессильны. Впереди на Молонге маячили верхушки соснового леса, и это был единственный ориентир. За леском в самой долине должны были быть сараи для сена. Они ясно виднелись на снимках. На них была вся надежда. Там ожидал теплый приятный ночлег, чай горячий и черный, как деготь, и хорошая точка для начала нового отрезка маршрута на завтрашний день.