Без дорог - [13]

— Вот туточки. Осторожнее идитице! Час вам добрый!

Прихватив на всякий случай по длинному шесту и проверяя ими устойчивость наполовину погруженных в воду бревен, двое мужчин стали медленно удаляться от берега. Старушка постояла, сокрушенно покачала им в след головой и, спрятав под шерстяным платком руки, пошла проулками в горку домой.

Неплотно сбитые в «щуку» бревна качались под ногами. Рискуя оступиться и ухнуть в холодную воду, двое путников медленно перебрались на другую сторону Толшмы. Там поднялись по песчаной отмели к сухой боровике[35], за которой начиналась Большая Чисть, остановились и закурили. Во время короткой перекурки разложили на песке аэроснимки и стали молча, внимательно их рассматривать.

Огромное болото — Большая Чисть, названное так потому, что оно было почти безлесным, начиналось за невысокой песчаной озовой грядой — веретьей[36] (так называли ее местные жители), — почти от самого берега реки Сухоны возле устья Толшмы и раскинулось далеко к югу и юго-западу до разливных Войских ширей, в которых затерялось русло реки Вой. Безлюдные, ровные, как стол, места с едва заметными впадинами заросших мхами и осоками озер изобразились на снимках однотонно и серо. И точно кляксы от туши, чернели меж кочкарных, ровных и бугристо-грядовых сфагновых болот[37] провальные топи и окна[38], то залитые сверху водой, то обнажившие месиво зыбучей и вязкой грязи. За Войскими ширями и рекой Сожей к водоразделам бассейнов Сухоны и реки Костромы начинался едва заметный подъем междуречий. Заваленный опрокинутым во время пожара хвойным лесом, с участками чистых безлесных гарей, он резко контрастировал своим пестрым рисунком с болотом. Далее начинались пологие увалы[39] Сухонско-Волжского междуречья с плакорными[40] формами равнины и широких молодых речных долин, едва врезанных в толщи ледниковых отложений…

В верховьях реки Сожи, за южной границей Северного края, на окраине бывшей Костромской губернии, между лесами и гарями, вдалеке от трактовых дорог и судоходных рек затерялось небольшое село Воздвиженское — конечный пункт хода. Бездорожный вынужденный маршрут в последних числах сентября, после дождливого лета и при полуголодном пайке озадачивал путников. Поэтому они подолгу рассматривали аэроснимки, намечая дорогу.

На обоих, поверх длинных кожаных чулок, перекрученных пеньковыми веревками, были надеты несоразмерно большие лапти. Брезентовые плащи, накинутые поверх стеганых ватников, топорщились на спине, подобно горбам, от вещевых мешков со скудным запасом провизии. Чтобы рукава плащей не болтались по ветру и не цеплялись за кусты, они были вывернуты внутрь наизнанку. Лишь полевые сумки, анероиды, патронташи на поясе и одноствольные централки свидетельствовали о характере работ путников. Обросшие за лето в медвежьих трущобах Сухонско-Волжских лесов, энергичные и мужественные, молодые люди напоминали смелых землепроходцев XVIII века, которые самоотверженно покоряли пространства Сибири на лодках и пешком. Расстояние в семьдесят пять километров до Воздвиженья их не смущало — летом приходилось ходить и больше. Но беспокоила погода.

Осень в сентябре 1935 года выдалась в Северном крае такая же плохая, как и лето. Редкие дни проходили без дождей. Болота вздулись. Трясины и низкие места заполнились водой, образуя во многих местах сплошные озера. Сфагновые мхи, впитавшие, как губка, воду, разбухли, и нога, не встречая опоры, уходила выше колен в рыхлую, мокрую дернину[41]. Даже на суходольных лугах[42] не было сухого местечка. А временные, пересыхающие ручейки в лощинах превратились в бурные потоки. Не собранное в сараи сено гнило в валках, копнах и на вешалах. Листва осин и берез почернела, обмякла, опала. Ее темно-бурые хлопья смешались на земле с грязью и покрыли прелую желтую траву на лесных покосах. Лишь на скошенных суходолах зеленела отава. С низких серых облаков в любое время мог зарядить еще более беспросветный, чем летом, мелкий осенний дождь.

Колхозники кое-как справились с уборкой урожая и, готовясь к зимним лесозаготовкам, праздновали дожинки[43] и отмолоты[44]. Почерневшие от дождя дома Толшемского были полны пришлого люда. Колхозные возчики и бригадиры спешили выполнить заготовки и вчистую рассчитаться с государством по всем поставкам, пока на Сухоне не кончилось пароходство и суда не стали в затоны на зиму.

— Ну, что же, Андрей? Трогаться надо. День теперь короткий. Иди вперед, а я дешифрировать снимки буду. Тебе по болоту ходить не в первой! Как-нибудь вылезем!

— До Сожи добраться! А за Сожей сухо будет. Только бы снегу с дождем не было!

Отобрав нужные для дневного перехода снимки, техник-топограф осмотрелся вокруг, наколол первую точку[45], отсчитал по анероидам[46] давление и, поправив брезентовый плащ, пошел за проводником по узкой тропинке в горку. Извиваясь змейкой между высокими кочками и огибая старый колодник, она вывела на веретью. Шириной в пятьдесят — сто метров веретья напоминала искусственную песчаную насыпь. Она отделяла долину Сухоны от огромного сфагнового болота, поросшего по окраинам редкостойными сосняками. На самом болоте маячили низкорослые, толщиной в руку сосны. Тропинка раздваивалась — одна вилась вдоль Сухоны по сухой веретье, другая вела на болото. Деревья к болоту редели и между ними открывалась «чисть», то осоковая, то бугристо-грядовая с мочажинами и зыбунами. Туда осенью и весной по нестаявшим льдинкам ходят собирать обмороженную клюкву.