Без четвертой стены - [57]

— Как вы полагаете, от чего зависит успех или неуспех театра?

— Театр, Сергей Кузьмич, живет по закону океана: приливы — отливы. Это почти неизбежно. Оставаться все время на гребне — противоестественно. Тут и общественные, и социальные, и политические причины. Приливы и отливы бывают заметны даже стороннему наблюдателю. Но в театре заводится еще червь. Это страшнее. Червя порой не замечает и сам театр. Ущерб от него огромный. Спохватываются, когда он уже нанесен, и театр встает в тупик.

— Что же это за червь такой? — спросил Буров.

— Штамп и рутина, — не задумываясь ответил Красновидов. — А еще… — Но уклонился от прямого ответа и продолжал: — Обратимся к авторитетам. Родитель, жрец Московского Художественного театра Владимир Иванович Немирович-Данченко, анализируя почти полувековой путь театра, нашел мужество признаться, что между МХАТом новорожденным и МХАТом зрелым лежит большая пропасть.

Он порылся в своей папке, извлек оттуда тетрадную страничку.

— В сорок втором году, находясь в Тбилиси, Немирович пишет своему коллективу: «МХАТ подходит вплотную к тому тупику, в какой естественным, историческим путем попадает всякое художественное учреждение, когда оно не только не перемалывает свои недостатки, но еще укрепляет их, обращает в священные традиции, замыкается в себе и живет инерцией». Одной из причин тупика, — Красновидов положил страничку на место, — я считаю неумение или нежелание пересмотреть свои эстетические и гражданские позиции по отношению к зрителю.

— Это и есть, в общем, та концепция, на которой вы решили построить ваш театр?

— Это не концепция, Сергей Кузьмич, а требование, выдвинутое перед нами жизнью и обществом. Отказать этому требованию, — значит, вновь направить театр в тупик.

Буров, улыбнувшись, покачал головой.

— Вы знаете, Олег Борисович, не могу не признаться, мы, таежники, к сожалению, знакомы с театром лишь по мемуарам да газетным информациям.

— Понимаю, — сказал Красновидов. — А для меня эта тема такая, которая заставляет держаться определенных этических рамок. — Помолчал и добродушно прибавил: — Может быть, даже хорошо, что зрителю либо человеку, далекому от кулис, внутренние катаклизмы того или иного творческого организма бывают неведомы. Трагедия духовных кумиров сильнее всего травмирует сознание их поклонников.

Буров встал, подошел к Красновидову.

— Я вас сегодня закидал вопросами. Это, по-моему, естественно. Думаю, настанет момент, когда мне придется отвечать, а вам спрашивать. Мне важно сейчас послушать и разобраться в тонкостях. Задам еще один вопрос. Можно?

— Ради бога!

— Ответьте неосведомленному: вот вы на первых, как говорится, порах взяли к постановке такие пьесы, как «Свои люди — сочтемся» и «Платона Кречета». Отвечает ли материал, тематика, идея этих пьес поставленной вами задаче — приоткрыть завесу нашего завтра?

Красновидов покачал головой, улыбнулся.

— Нет, Сергей Кузьмич, не отвечает. Так же, как труженики Тюменщины, исследуя сейчас недра, не пользуются еще той сложной и необходимой техникой, которая потребуется, если из недр начнет хлестать нефть. Для наших изысканий и разведки нужен пока такой материал, который помог бы нам подготовиться к освоению высот мастерства. Нам важно с первых шагов найти свой собственный, волнующий нас, вопрос, важно развить в ансамбле актеров особый слух на человеческие судьбы. С традиционной техникой мы не сможем разрешить проблемы в ином ракурсе, ибо все свалится в лучшем случае лишь к острым театральным ощущениям. Необходимо воспитывать в ансамбле, не тронутом порчей театра, способ сценического мышления, вести работу не по принципу, как надо играть, а по принципу, как надо жить. Классика здесь способна помочь и решить эти задачи.

— Спасибо, Олег Борисович. — Буров встал. — Сегодня вы многое для меня приоткрыли. Какой вывод? Скажу. Скептик действительно может расценить все это как несбыточную фантастику, если все-таки не забывать, что театр открываем в Крутогорске, а не в столице; оптимист, пожалуй, скажет: безумству храбрых поем мы славу.

Красновидов, насторожившись, спросил:

— Вы причисляете себя к кому?

Буров помолчал, взгляд его прищуренных глаз стал строгим. Сомнения его не одолевали. Логика, целенаправленность, готовность к трудным шагам в первую очередь самого художественного руководителя говорили о том, что дело затевается по большому счету. Некоторая запальчивость, правда, излишняя убежденность в быстром преодолении всех препятствий, а их на пути попадется так много, и таких непредвиденных. Красновидов не сопоставил еще их с нашими трудностями, размышлял Буров, недооценил того, что все сейчас брошено на поиск и добычу, а театр, как он ни важен, пожалуй, и даже необходим, задача в сопоставлении-то — второстепенная. Через минуту Буров сухо, но определенно ответил:

— Оптимист. С оговоркой.

— Принимаю любую.

— Мы еще многое в этом деле должны обсудить, трезво и по-государственному. Во всяком случае, первое ваше начинание — студия при театре — факт конкретный и немаловажный, вы приобрели для себя постоянный источник питания. Вопрос кадров, думаю, и у вас — первостепенный.