Без четвертой стены - [56]

— Торопят нас, Олег Борисович, еще одна депеша прислана.

Буров поинтересовался составом бригады и был приятно удивлен, узнав, что бригаду возглавит худрук.

— Мы посовещались и решили, что Рогов сейчас здесь нужнее, — объяснил Красновидов, — все хозяйство на его плечах, ремонт театра, приступает к репетициям «Платона Кречета».

Красновидов еще за столом почувствовал, что Буров настроен с ним поговорить (не за тем же он только и пришел, чтобы пообедать), но в присутствии актеров сдерживался, ждал момента. И сейчас, проходя по фойе, он пригласил Сергея Кузьмича присесть у столика в углу.

Буров охотно согласился, но украдкой посмотрел на часы. Присел и, словно ненароком, сказал:

— Вопрос о концертных ставках для бригады решен положительно. Вы что-то хотите спросить?

Красновидов помедлил:

— Прямо в карьер?

— А что ж, разгон не всегда обязателен.

— Нужен опытный, знающий театр заведующий литературной частью, Сергей Кузьмич. Сейчас на этом месте преподаватель из школы, благороднейший человек, но отрывать его от профессии не хочется.

Буров лукаво посмотрел на Красновидова:

— Да вы уж и так оторвали у нас двенадцать человек, Олег Борисович. Ущерб производству нанесли.

Красновидов смутился, сказал:

— Но они же будут учиться.

— Да, но на производство уже не вернутся. Ущерб.

Красновидов молчал. Буров положил ему руку на плечо.

— Ничего, вы тоже не на пустяк их взяли. Так, значит, завлит?

— Да, крайне нужен. Буров подумал.

— В Тюмени живет писатель Федор Илларионович Борисоглебский. Мой старый товарищ и однополчанин. Энергичный. Заядлый зверолов. В Сибири случай не редкий — обморозил ноги, поневоле стал домоседом. Хотите познакомиться? Человек, на мой взгляд, весьма любопытный.

— С удовольствием. Но как же он… Сюда приедет ли?

— Олег Борисович, актеры, если не ошибаюсь, от века пристрастны к смене мест, Борисоглебский такой же. Позондирую — сообщу.

— Благодарю, — сказал Красновидов.

— Есть у меня к вам, Олег Борисович, один вопрос.

Он помедлил. Красновидов с вниманием ждал, что тот скажет.

— Дело вы, конечно, задумали большое. И чувствую, что невольно становлюсь помаленьку его соучастником, хотя признаюсь, сомнений у меня много, а познаний в театральном деле мало. Что ж, может быть, совместными усилиями мы и то и другое устраним, но пока мне положено быть реалистом, Олег Борисович. Скажите, вас не смущает, что масштабность вашего замысла как бы… не совсем, что ли, вмещается в габариты нашего города?

— Габариты города, насколько мне известно, будут увеличиваться? — в свою очередь спросил Красновидов.

— Да. Но вам потребуются, простите меня за такой технический термин, зрительские мощности, и ведь, наверное, в скором времени. Труд артистов при полупустом, зале принесет им разочарование. Как с этим быть?

— Сергей Кузьмич, когда у вас здесь играл самодеятельный коллектив, зал не был полупустым?

— Тут есть один нюанс, — возразил Буров.

— Какой?

— Публика шла с сознанием, что это играют наши. Наш слесарь, наш инженер, наша учительница. Да и цены местам в первом ряду партера не превышали стоимости, скажем, буханки хлеба.

Красновидов улыбнулся.

— Видите? Хлеб меняли на зрелище, это надо ценить. Мы постараемся, Сергей Кузьмич, чтобы качество нашей продукции было выше стоимости буханки хлеба, простите меня, в свою очередь, за такую торгово-продуктовую терминологию. Но главное, конечно, не это. Театр мы собираемся делать для того Крутогорска, который в недалеком будущем, как вы однажды сказали, появится на всех географических картах. Больше того, театр наш может стать таким, каким он замыслен, если мы точно предугадаем потребности и чаяния зрителя  з а в т р а ш н е г о  Крутогорска. Следовательно, надо брать из жизни не только то, что она дала, но и то, что она может дать, не протоколировать ее, а открывать. Тюменщина, Сергей Кузьмич, мне представляется страной чудес, краем несметных богатств. Здесь безграничный простор для фантазии художника.

Буров смотрел на возбужденного, стоящего посреди широкого фойе, человека и дружелюбно, как-то по-особому участливо сказал:

— Дорогой Олег Борисович, в вашей романтической тираде есть много притягательного. Вдохновение всегда убеждает, искусство этим и ценно. Меня интересует, в какой мере ваши представления о крае несметных богатств — а это, между прочим, так — совместимы с реальным их воплощением на театре?

Красновидов ждал этого вопроса.

— Очень хорошо понимаю ваши заботы: увидеть плоды, речей вы наслушались всевозможных. Что могу сказать? Будем взращивать. В вашем саду плоды тоже еще не созрели. Понимаю вас и в той части, что вдохновение в искусстве без реальной основы не только бессмысленно, но и вредно.

Он сел, подложив кулак под подбородок. Обдумывая сказанное, внезапно поймал себя на том, что одна мысль звеняще просится на язык, но сдержался. Молчал. И Буров молчал. А мысль звенела: пьесу, пьесу о тюменцах. «Сверкающая быль». Или что-то в этом роде. Как же иначе и заглянуть в завтра, если не средствами театра?

Буров тоже, видимо, пытался сейчас разобраться во всем, что услышал от Красновидова. Тема затронута важная, принципиально важная. Ему действительно в этом новом для него деле было многое неведомо и непонятно. И хорошо, если идея, позиция будущего театра с первых шагов, с самого начала закладки его получит точные определения. Красновидову как художественному руководителю это необходимо в первую очередь. Олег Борисович ждал теперь, что скажет Буров, но тот опять ограничился вопросом: