Без четвертой стены - [53]

Вертолеты стояли в стороне от рейсовых «яков» и «антонов». Зачехленные одноместные «Ми-1», похожие на слонов, стояли рядом с зелеными, напоминавшими огромных стрекоз, вместительными «Ми-4». На подходах к вертолетам тоже чавкала грязь. От порыва ветра оглушительно хлопал сорванный с транспортера брезент. Ветер дунул покрепче, брезент свернулся в рулон, и понесло его по аэродрому. У барака, где находился диспетчер, стояла кучка ребят в плащ-накидках и робах. Это буровая вахта. Отдыхали ребята после смены пятидневку в городе, теперь столько же будут вкалывать на кусту. По разговору можно было понять — они обеспокоены: задерживается вылет, а вахта там, на болоте у скважин, измученная, вымокшая до нитки, ждет, когда ее сменят; дела на буровой безрадостные, забурились до отметины «4000 метров», а на газ или нефть никаких признаков. Мертвый куст.

На артистов вахтовики смотрели полупрезрительно. У артистов на лбу не написано, что они артисты: два мужика в шляпах, две молодые бабенки в модных ботиках.

— Не иначе из главка.

— Факт. Ревизия!

— Шантрапа. Зарплату по три месяца не выдают, санусловия жуть…

— Чё им тут надо? На буровую все одно не пустим.

— Не до гостей.

Когда объявили посадку и пассажиры гуськом двинулись к вертолету, пилот крикнул:

— Посадки не будет!

Буровики заспорили с пилотом:

— Ты чё, паря? В шляпах небось заберешь, а нами моргуешь?

— Тушенку будем загружать, никаких шляп.

— У нас вахта, паря! Дожжит, не у надьи[1], чать, сидят.

— На остатние места посадим. Не всех, — неумолимо хрипел пилот. — И не давите на психику.

— Сади, говорят!

— Не указывай. — Пилот зевнул. — Кройте к диспетчеру.

Диспетчер — дородная женщина в аэрофлотской фуражке — оказалась сговорчивей, выделила дополнительный «Ми-4».

Летели низко. Огромный пропеллер-крест натужно мотался в хлопьях облаков, дождь слезился по иллюминатору и исчезал, сдуваемый потоком воздуха. Артисты, зажатые коробками с тушенкой, сидели, согнувшись, примолкшие. Красновидову при его росте совсем было худо. Он скрючился на коробке, продавил ее, ноги затекли, двигать ими не мог. Терпел. Разговорился с соседом. Вернее, разорался — от шума в кабине говорить было невозможно. Сосед оказался топографом из того самого поселка, куда они получили направление. Когда Красновидов сообщил, что у них есть намерение встретиться с поисковиками, дать концерт, тот сокрушенно помотал головой и обрадовался:

— Концерт? Кому? В поселке только роженицы и больные. Снялись мы. Поселок — тютю. Дай бог найти наших ребят. Садиться будем наугад. Лишь бы не на болото.

— Есть у вас там какая-нибудь база? — кричал ему в ухо Красновидов.

— База е-есть!

Сосед, не жалея связок, орал громче Красновидова.

— Палатки. На двоих одна. На базе сейчас человека четыре, остальные пошли вперед. На просеке, стволы валят. Лафа, а не жизнь.

У соседа была луженая глотка.

— Мы на птичьих правах, товарищ артист, нам даже тушенку не разнарядили.

И влепил непечатное словцо.

— Трое из нас выделены добывать мясо в лесу. Охотятся. Нам говорят теперь… — Он закашлялся. — Хотите, говорят, нефть искать? Ищите, мы за «интузиазм» платить не будем, нам нефть на-гора давай. Только, говорят, напрасно стараетесь, в Сибири она предполагается теоретически, у кого-то в расчетах, у кого — от активной фантазии, а в натуре, что ни скважина — пустая. Мы сейчас дрейфуем, товарищ артист.

И сделал жест, стараясь показать, как они дрейфуют.

— Так что раньше суток народу не соберешь! — горланил топограф. — Ползем на север.

Тарахтел оглушительно винт над головой, металлическая обшивка кабины с угрожающей силой вибрировала, где-то лязгало, что-то скрежетало, гудело в салоне, как в пустой бочке. В обшивке под сиденьем — сквозная дыра, из нее пронзительно дуло. Геннадий Берзин, обнаружив ее, заткнул перчаткой. Сквозить перестало. Иногда виделось, как поодаль из тучи в тучу нырял другой вертолет с несговорчивым пилотом. Потом он вообще скрылся из виду. В болтанке машину вдруг резко роняло, и тогда екало под ложечкой. Марина Рябчикова вскрикивала и запрокидывала голову, ее совсем укачало. Вертолет шел над тайгой. Жидкие, словно обглоданные гигантским зверем, деревца теснились друг к дружке на пятачках, кучно разбросанных по широченной равнине болотной воды. Вода, где ржавая, где белая от плесени, клубилась испареньями; окрест черных, мертвых болот — ни травинки, ни кустика, ничего живого.

Развернулись на посадку. Под брюхом вертолета показалась лежневка — повал стволов, скрепленных железными скобами, на них с полметра грунта. Грунт, конечно, смывает, сдувает со стволов, и машины идут по лежневке, как по ребрам. Трясет нещадно, и скорость, дай бог, километров десять, а то и меньше. Лежневка ведет как раз к мертвому болоту. Чуть в стороне, вразброс, три вышки. А впереди — конец света, шага не ступишь, никакая техника не пройдет. Что там? Неизвестность. Но будут гатить, будут искать нефть.

У кромки болота бревенчатый квадрат — настил. Вертолет опускается на этот квадрат, освобождается от вахтовой смены, от нескольких коробок тушенки (остальные полетят на другой куст). Наделав ветра, раскручивается пропеллер. Машина, дрогнув, подпрыгнула и словно ввинтилась в толщу набухших от дождя облаков.