Без четвертой стены - [110]

— Ни пуха ни пера.

Валдаева беспокоить не надо. Он не любит перед спектаклем ни поздравлений, ни напутственных слов.

Первый звонок. Включено местное радио. Слышен зрительный зал. Словно море шумит, на мгновенье затихает, раздается чей-то кашель, кто-то кого-то окликнул, и снова, как в морской раковине, приятно волнующий шум.

Второй звонок. Помреж объявляет по радио: «Внимание! Поздравляю театр с премьерой. Начинаю спектакль «Разведчица Искра». Занятых в первом акте, в первой картине приглашаю на сцену. За кулисами — абсолютная тишина! Повторяю!..»

Третий звонок. Все на местах.

В зале вырублен свет, видны лишь бледно-синие светящиеся таблички «Выход» на дверях в партере, в бельэтаже, на галерке.

Красновидов оделся и ушел из театра.

Пусть актеры спокойно играют, он умер в них, сейчас им режиссер уже не нужен. Ничего не поправит, ничего не изменит. Они творцы и знают свое дело. Именинник волнуется, ему можно проветриться, посидеть на краешке заснеженной скамейки, подождать в одиночестве, пока спектакль закончится.

Занавес в полной темноте распахнулся.

Раннее-раннее утро.

Дымное небо, подсвеченное снизу восходящим солнцем. На тюль неба спроецированы затейливые облака.

Та-та-та-та. Свист мин.

Овраг. Траншеи.

Та-та-та-та.

По склону оврага, пластаясь, ползет к ближайшему окопу лейтенант Максим Кучеров…

Рождалась «Разведчица Искра».

Нет, не сидится ему на скамье. Замерз, зуб на зуб не попадает. Болит поясница. Поплелся в театр. Тихонько открыл дверь в зрительный зал, встал в нишу за портьерой и смотрел. На сцене Шинкарева. Что-то радостно сжалось внутри. Но стоять за портьерой не было сил, и он вышел опять на улицу. И ходил, ходил, дрожа на морозе. Мысли вразброс. Чего только не лезло в голову: «В зале сейчас Лежнев, Борисоглебский, Уфиркин. Страшно, черт побери. Первый режиссерский опус. Ксюша на сцене. Кто кого создал? Она пьесу или пьеса ее? Ксюша — мое детище! Вот почему сегодня вдвойне возвышенно все и необыкновенно; хожу в одиночку, а мне не одиноко. И страшно и спокойно: она там, рождает живое творение.

Через какую серию тайных анализов, ассоциаций, видений проследовала моя пьеса, пока вышла на сцену? Что мне мешало в процессе работы? Оглядка на публику, на некоего критика, который пренебрежет первоистоком, а зацепится за результат. Я сам знаю, что пьесе не хватает размаха.

А дальше? Что будет дальше, когда закроют занавес?»

Задал он себе вопрос и почувствовал, как воображение остановило его перед пропастью. И толкало, толкало, туда, в необозримую глубину, где тьма и безвыходность, где царит хаос, несовокупность нагроможденных событий и образов, где нет стройного смысла.

Воображение подсказывает: опустись туда и установи порядок, поставь все на свои места, одушеви мертвое, сделай фокус превращения неорганизованного в упорядоченное, упорядоченное одухотвори, наполни кровью. Собственно, займись творчеством…

И так всякий раз. Когда он освобождается от только что проделанной работы, в нем происходит какая-то внутренняя трансформация, которая сопровождается неодолимой потребностью скорее восстановить равновесие взяться за новый труд.

Еще «Искра» не отпраздновала своего рождения, а он уже захлестнут новой работой. Ни вздоха, ни передышки. Гореть — наша доля, так живет Ермолина. Так жить тебе. Так жить твоему театру. Ксюша? Она пойдет за тобой без раздумий. Пламень ее жарок, сердце огромно и щедро.

Красновидов пошел за кулисы. Разделся у себя в артистической. Близился финал пьесы. На сцене Ермолина. Он встал у пульта помрежа и смотрел на сцену из-за декорации. Холодом окатило спину. Ермолина — Искра вершила последний монолог. Актриса поднималась сама над собой. Огонь ее слов вылился в симфонию чувств, в патриотический апофеоз страстного призыва Человека к бессмертным подвигам… Вот только сейчас он пожалел, что не смотрел спектакля, явился, когда все уже кончилось.

Медленно закрылся занавес.

Сквозь маленький глазок в кулисе он посмотрел в зал. И снова по спине пробежал холодок: ни шороха, ни вздоха. Раскрыли занавес. Врубили свет в зале, но зрители пригвождены к своим местам. Что случилось? Актеры приготовились к поклонам, но нет аплодисментов. Провал?!

Казалось, через вечность зал раскололся от скандированных хлопков. Актеры выстроились по рампе. На сцену вызвали постановщика.

Красновидов на глазах у публики расцеловал актеров. Ермолиной и Шинкаревой положили к ногам цветы. И только теперь, пожалуй, поняли фокус. Увидели, что на сцене две Искры.

Ночью, когда все угомонились, разбрелись по своим квартирам, Красновидов, стараясь не стучать, не грохать, с трудом лавируя на лестничных поворотах, перенес на своих плечах к Шинкаревой ее мебель и посуду. Порвал сорочку, взмок, выпачкался в пыли.

Сидел у Ксюши на табуретке и отдувался.

Она подошла к нему, обняла за шею и поцеловала долгим поцелуем, зажигая Красновидова оглушительной радостью, за которой начинается бесконечность.

Упиваясь молчанием, они без слов могли теперь сказать друг другу все. Между ними не стало стены, не стало расстояния, между ними была близость чувств и взаимопонимания, а за этим — весь мир, вся жизнь.