Без четвертой стены - [105]

Он подошел к Красновидову, обнял его по-простецки.

— Расстроились очень?

— Очень, — не скрыл Красновидов.

— А мы здесь, Олег Борисович, живем ожиданием долгие годы. Но это не убило нашей настойчивости, наоборот, укрепило ее. Стали мудрее и уверенней. — Он помолчал секунду, с любопытством спросил: — Олег Борисович, вопрос непросвещенного, а как же вы предполагаете с такой площадки, на стадионе, доносить до зрителя текст? Ведь не услышат.

— Это вопрос десятый, Сергей Кузьмич, — безразличным тоном ответил Красновидов. — Японцы продали Советскому Союзу партию микрофонов на полупроводниках. Отличные усилители — и умещаются в боковом кармашке. Надо их только раздобыть.

— Итак, арена?! — с некоторой театральной аффектацией воскликнул Буров.

— Арена, — удрученно кивнул Красновидов.

— Аррена, черт ее возьми, — зарокотал Борисоглебский. — А мы-то на тебя, танкист, надеялись.

— Надежды могу оправдать лишь по мере своих возможностей, Федор Илларионович, — ответил Буров. — Сроки и финансы выше моих возможностей. Но компаньоном вашего дела все же прошу меня считать.

— Ла-адно, — широко повел рукой Борисоглебский, — еще никто не знает, когда мы пьесу-то закончим, тут сроки тоже властвуют над нами. Хорошо, коли сразу завяжется. А нет? Верно, Олег?

— Бывает, — сказал Красновидов и присел. Вступило в поясницу.

Борисоглебский напомнил:

— А экспедицию нашу поддержи. Поспособствуй, оповести таежников. Даешь слово?

— Даю, — сказал Буров, — с условием, что все у вас пойдет дисциплинированно. Законы тайги суровы и беспощадны, ты знаешь.

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Зима бесновалась. Улицы Крутогорска стали непроезжими из-за сугробов. Метель застила свет, резала глаза снежной сечкой. Ртутный столбик на термометрах опускался все ниже. Строители, задыхаясь от холода, не прекращали кладку, сварку, монтажные работы. Бульдозеристы рыли котлованы, выворачивали из-под снега мерзлые глыбы грунта. Школьники сидели за партами не раздеваясь.

Под Крутогорском грохотали стосильные «АТээЛы», таща на длинных бревенчатых санях трубы, арматуру. Не нарушая графика проходки, бурились скважины. Вышкари на сорокаметровой высоте, пристегнутые к арматуре, монтировали, возясь с раскаленным от мороза металлом. Рубились просеки. Отмеченные геологами места для новых буровых освобождались от не замерзающей даже в такие холода болотной гущи, и получались навечно замороженные острова, которые станут естественным фундаментом для опорных вышек. Все брошено на поиски большой нефти.

А в Крутогорске по вечерам на фасаде театра ежедневно зажигалась реклама: «Сегодня «СВОИ ЛЮДИ — СОЧТЕМСЯ». В самые сильные морозы спектакли не отменялись, только раздевалка была закрыта. Зрители сидели в тулупах, дохах, медвежьих шубах. Актерам тулупов на сцене не полагалось, они мерзли в своих театральных костюмах, но качества спектакля не ослабляли.

Лежнев пригласил Красновидова в баню («Оторвись на час, омой тело — душа светлее станет»). Пошли. Баню Егор Егорович откопал на краю города, у самого леса.

Небольшой сруб с сенцами. По четырем стенам ромбики застекленных окошек. За узенькой бревенчатой дверью предбанничек с полкой, на которой горой лежат обмылки. И надпись: «Мытый немытого не разумеет, обмылок оставь на полке». По горе обмылков можно представить, сколько здесь перебывало мужского населения.

Геологи, уходя на месяцы в тайгу, в последний раз устраивают себе здесь баню. Прощанье с цивилизацией. Последний приют, а там… Побанятся теперь после возвращения. Они и сруб этот построили, и печь сложили, вмонтировали в нее десятиведерный чан.

Баня без замка: войди всяк страждущий, помойся, постирайся, выпей четушку, подотри, загаси печь, обмылок и стакан оставь на всякий случай: не каждый такой предусмотрительный, как ты. У печки на жестяном квадрате вязанка дров и топор.

В бане тепло. Видно недавно кто-то мылся: следы от сенец до тайги еще не занесло. Сняв шубейки, Лежнев и Красновидов принялись растапливать печь. Кинули в котел несколько ведер снега. Не остывшая еще печь накалялась быстро.

Голые они выглядели смешно, скованно. Ступали по скользкому полу несмело, растопырив руки. Лежнев худой, костистый, весь какой-то прозрачный, на тонких соломенных ножках; Красновидов завидно сложен, узкобедр, без признаков животика, смугл, еще от целинного загара, и плечист.

— Ну и силен же ты, брат, — Егор Егорович шлепал веником по спине худрука, — эк спинища, хоть в домино на ней стучи. Плесни-ка себе на спину-то. Ковш не утопи, не достанешь в кипятке-то.

О делах условились не говорить, отдохнуть от них, и разговор шел пустой, без темы. На лицах благодушие. И подчеркнутый серьез: занимаются важным и не вполне обычным делом.

— Можно с тобой поинтимничать-то? — осторожно спросил Лежнев.

— В бане самое место, — Олег Борисович постоянно чувствовал, что Лежнев ищет случая, чтобы поговорить с ним на личную тему.

— А ты думал, я тебя помыть захотел, пригласив в баню-то? У тебя теперь своя ванная, куда лучше. Поинтимничать и позвал. Сам ведь никогда не поделишься.

Красновидов согласно кивнул головой.

— Вот я и напросился.

— Спасибо.

— Страдаешь?

Лежнев придвинулся на скамейке, положил руку Красновидову на колено.