Бей в точку - [5]

Рак желудка в любом виде — дело скверное, но клетки-печатки — это полный абзац. В то время как обычные раковые клетки ограничиваются тем, что проделывают дырку в передней стенке, и, в принципе, удалив половину желудка, ты можешь жить дальше, ну разве что со стулом возникнут проблемы, клетки-печатки инфильтрируют боковые стенки желудка, что приводит к так называемому «эффекту кожаной бутылки». Приходится удалять весь орган целиком. Но к тому времени метастазы уже проникают повсюду.

Компьютерная томография брюшной полости Николаса ЛоБрутто не дает ответа на вопрос о распространении метастазов. (Правда, есть вероятность в один процент, что вследствие радиационного излучения в процессе сканирования он подхватил еще какую-то другую форму рака. В любом случае жить ему осталось недолго.) Только хирургическое вмешательство расставит все точки над «i».

И вот сейчас, в 6:30 утра, я должен сообщить ему все это.

Мистер ЛоБрутто? Вас вызывает первая линия. Абонент не назвался. Но, судя по голосу, это Костлявая.

Даже я не пью в столь ранний час.

ЛоБрутто лежит в нашем маленьком отделении люкс. Анадейлское крыло больницы косит под отель. «Паркетный» линолеум. Чудо-юдо в смокинге за роялем.

Если бы это был настоящий отель, со здравоохранением там дело обстояло бы получше.[9] В Анадейлском крыле, кстати сказать, работают прехорошенькие медсестры шестидесятых. Это не значит, что они такие сегодня. Прехорошенькими они были в шестидесятых, когда поступили на работу в Манхэттенскую католическую больницу. В настоящее время это ожесточившиеся, съехавшие с катушек бабы.

Одна из них, когда я прохожу мимо дежурного поста, начинает разоряться, ей надо знать, куда это, блин, я иду, но я направляюсь в «апартаменты» ЛоБрутто, не обращая на нее никакого внимания.

Я открываю дверь. Да уж, для больничной палаты шикарно. Складная перегородка, в данную минуту почти сложенная, разделяет пространство на «гостиную», где семья больного может вместе с ним пообедать за восьмигранным столом, покрытым виниловой скатертью, которую легко отчистить от всякой скверны, и «спальню» с удобной кроватью. Из окна во всю стену можно видеть начинающее светлеть небо над Гудзоном.

Дух захватывает. С тех пор как я пришел на работу, я первый раз смотрю в окно. Из-за эффекта отраженного света мне не сразу удается разглядеть того, кто лежит в кровати, тогда как ЛоБрутто узнает меня незамедлительно.

— Мать честная! — ахает он и предпринимает попытку уползти от меня подальше, но все эти провода от капельницы и монитора удерживают его на месте. — Медвежья Лапа! Тебе поручили меня прикончить!

ГЛАВА 2

Однажды летом, будучи студентом колледжа, я отправился в Сальвадор для переписи коренных племен перед выборами. В одной из деревень аллигатор отхватил руку пареньку, закинувшему в реку леску, и тот бы наверняка истек кровью у меня на глазах, если бы не другой американский волонтер, врач по профессии. Тогда-то я и решил пойти учиться в медицинскую школу.

Этого не случилось, слава богу, я и в колледже-то недоучился, но так советуют говорить в приемной комиссии. Или про ужасную болезнь, от которой тебя блистательно вылечили, и теперь ты на радостях готов вкалывать сто двадцать часов в неделю.

Не советуют же говорить, что ты хочешь стать врачом, как твой дедушка, на которого ты всегда смотрел снизу вверх. Это мне непонятно. Я бы мог назвать куда более вызывающие причины. К тому же мой дед таки был врачом, и я действительно смотрел на него снизу вверх. Насколько я могу судить, они с бабушкой были не только одной из красивейших пар двадцатого века, но и последними порядочными людьми на этой земле.

Они обладали суровым достоинством, мне недоступным, и проявляли бесконечное участие к слабым мира сего, о которых мне даже думать не хочется. А еще они могли похвастать прекрасной осанкой и, кажется, неподдельно любили скрэббл, общественное телевидение, а также толстые нравоучительные книги. Одевались они строго. Будучи людьми исчезнувшей формации, они прощали тех, кто к этой формации не принадлежал. Например, когда в 1977 году моя обкурившаяся мамаша произвела меня на свет в индийском ашраме и тут же вместе со своим бойфрендом (моим отцом) намылилась в Рим, мой дед и бабка прилетели за мной и увезли к себе в Нью-Джерси, где сами и воспитали.

И все же было бы неправдой говорить, что я решил стать врачом из любви и уважения к моим близким, поскольку сама мысль об этом посетила меня только через восемь лет после их убийства.

Их убили 10 октября 1991 года. Мне тогда было четырнадцать, через четыре месяца должно было стукнуть пятнадцать. Я возвращался домой от приятеля не поздно, около половины седьмого, но в это время года в Вест-Оранже все окна уже светятся. Наш дом стоял погруженный в темноту.

Мой дед в качестве добровольца выполнял разные медицинские, не связанные с операциями обязанности, а бабушка на добровольных началах работала в городской библиотеке, так что оба уже должны были быть дома. В глаза сразу бросилось, что стеклянная створка рядом с входной дверью — такое стекло называют «зернистым» — разбита, словно кому-то понадобилось таким образом проникнуть внутрь, чтобы изнутри открыть дверь.