Бей в точку - [3]

В пятой или шестой по счету палате лежит Дюк Мосби — вот кого у меня точно нет никаких причин ненавидеть. Это девяностолетний негр с осложнениями на фоне диабета, к которым добавилась гангрена обеих ног.

Он входил в десятку афроамериканцев, служивших в спецподразделениях во время Второй мировой. В сорок третьем он ухитрился сбежать из особо охраняемого фашистского лагеря в Колдице. А две недели назад он сбежал из этой самой палаты в Манхэттенской католической больнице. В одних трусах. В январе. И как результат — гангрена. При диабете, даже если ты разгуливаешь в ботинках, можно ждать любой хреновины. К счастью, тогда дежурил Акфаль.

— Что новенького, док? — спрашивает он меня.

— Ничего особенного, сэр, — отвечаю я.

— Какой я тебе «сэр»? По-твоему, я груши околачиваю? — Это его постоянная присказка. Такая армейская шутка по поводу того, что он не был офицером. — Выкладывай новости, док.

Вопрос не относится к его здоровью, которое его редко интересует, поэтому я сочиняю всякую хрень про действия правительства. Все равно он не узнает, как оно на самом деле.

Бинтуя его смердящие ступни, я сообщаю:

— Сегодня утром, по дороге на работу, я видел драчку между крысой и голубем.

— Да? И кто победил?

— Крыса, — говорю я. — Шансы оказались неравны.

— Ясное дело, крыса сизокрылого завсегда одолеет.

— Что интересно, — говорю, — он не сдавался. Перья в разные стороны летят, сам в крови, а все наскакивает. А крыса его разок куснет, и он сразу кверху лапками. Выходит, последнее слово за млекопитающими. Зрелище не из приятных.

Я прикладываю к его груди стетоскоп. Сквозь слуховой аппарат прорывается зычный голос Мосби:

— Наверно, эта крыса его достала.

— Точно, — говорю я, давя ему на живот в разных местах, чтобы вызвать болевые ощущения. Мосби — ноль внимания. — Медсестры, — спрашиваю, — утром заглядывали?

— А то. Шастают туда-сюда.

— А была какая-нибудь в короткой белой юбочке и в шляпке?

— Была, и не одна.

Ну-ну. Если медсестра так одета, то это уже стрипсестра. — Я щупаю его гланды.

— Док, рассказать анекдот? — спрашивает Мосби.

— Валяйте.

— Доктор говорит больному: «У меня для вас две плохие новости. Во-первых, у вас рак». — «О господи! А вторая?» — «У вас альцгеймер». — «Ну что ж, — отвечает больной. — По крайней мере, у меня нет рака».

Я смеюсь.

Я всегда смеюсь, когда он рассказывает мне этот анекдот.

В середине палаты, на койке, которую раньше занимал Мосби — до того, как местное начальство решило отправить его на выселки, откуда ему будет труднее сбежать, — лежит на боку незнакомый мне толстяк сорока пяти лет с короткой русой бородкой. Глаза открыты. Над изголовьем горит лампочка. Компьютер бесстрастно зафиксировал Главную Жалобу больного, характеризующую его как полного идиота: «Жопа болит».

— У вас болит жопа? — спрашиваю его.

— Да, — отвечает он, скрипя зубами. — А теперь еще и плечо.

— Начнем с жопы. Когда это началось?

— Я уже отвечал. Все записано в моей медицинской карте.

Наверно. Если он имеет в виду бумажную тетрадку — то наверняка. Однако надо иметь в виду вот что: поскольку по первому требованию пациента или суда она оказывается в их распоряжении, записи в ней не слишком разборчивые. Например, почерк Эссмана[5] больше смахивает на морские волны, нарисованные ребенком. Если же говорить о его компьютерной медицинской карте — а это уже закрытая информация, и любой специалист вправе сообщить все, что он считает нужным, — то, помимо уже знакомой нам записи: «Жалоба: болит жопа», дальше следует: «Голова? Ишиас?» Что подразумевается под словом голова — источник боли или психический сдвиг, — остается под вопросом.

— Знаю, — говорю я. — Но иногда бывает полезно повторить.

Видно, что он относится к моим словам с недоверием, но куда денешься?

— Зад замучил, — говорит он неохотно. — Особенно последние две недели. Я и обратился в экстренную помощь.

— Вы обратились в службу экстренной помощи из-за боли в заду? Что, так сильно болит?

— Охренеть можно.

— Сейчас тоже? — Я бросаю взгляд на капельницу с раствором дилаудида. После такой слоновьей дозы болеутоляющего можно преспокойно сдирать себе кожу овощечисткой.

— А то. И не смотрите на меня как на наркомана. А теперь еще это гребаное плечо.

— Где?

Он показывает на правую ключицу. Я бы не назвал это плечом, ну да ладно.

На первый взгляд — ничего такого.

— Так больно? — Я слегка нажимаю на это место.

Мужчина вскрикивает.

— Кто там?! — раздается требовательный голос Дюка Мосби.

Я отодвигаю занавеску, чтобы Мосби меня увидел:

— Только я, сэр.

— Какой я тебе «сэр»... — начинает он.

Отпустив занавеску, я изучаю последнюю сводку о здоровье. Температура 98.6, кровяное давление 120/80, интенсивность дыхания 18, пульс 60. Все в пределах нормы. Как и у других больных сегодня утром. Я щупаю Эссману лоб, как заботливая мать. Лоб горячий. Блин.

— Будем делать компьютерную томографию. Медсестры, — спрашиваю, — утром заглядывали?

— С вечера никого не было.

— Ёптыть, — говорю я в сердцах.

И вот пожалуйста, в пятой палате я обнаруживаю покойницу, на ее лице написан ужас, а в ее сводке о здоровье написано: «Температура 98.6, кровяное давление 120/80, интенсивность дыхания 18, пульс 60».