«Бесы» вчера и сегодня - [36]

^{18}.

В статье немало и других противоречий, среди которых и ставшее традиционным в критике того времени — упрёк в стенографичности романа, в том, что автор «всегда строго и буквально придерживается документов, без них он не в состоянии сочинить ни одной „ужасти“, а Верховенский — олицетворение стенографического отчёта и ничего больше». И тут же следует квалификация романа как клеветы, фантастического измышления писателя. «Достоевский, — пишет Ткачёв, — как и большинство наших беллетристов, совершенно неспособен к объективному наблюдению…»

Однако именно эти «необъективные» образы навеяли Ткачёву (и не только ему) мысли о несовершенстве общественного устройства, которое не позволяет молодёжи нормально жить и развиваться. Ткачёв сетует на судьбу поколения, не имеющего возможностей для преобразования общества, сожалеет, что в современном мире, где так «мало шансов для здорового развития человеческого организма», непросто выбрать верный путь. На это способны лишь «натуры энергические, только деятельные и мужественные характеры», а не потомство людей сороковых годов, у которых «и наследственное предрасположение, и внешняя обстановка, и характер воспитания были в высокой степени благоприятны для развития психических аномалий, весьма близко приближающихся к пограничной области, отделяющей болезнь от здоровья»^{19}.

Этой мыслью Ткачёв признаёт, что он всё-таки понял то обвинение, которое сделал в своём романе обществу Достоевский, обвинение в несовершенстве и в болезни.

Не более чем через два года этот деятель революции меняет свою точку зрения о «микроскопичности» таланта Достоевского. В статье «Литературные попурри»^{20} (1875 год), анализируя роман «Подросток», он более мягко отзывается о «Бесах» и более уважительно о таланте Достоевского.

Почему же, несмотря на явную клевету и несправедливость выступления Ткачёва, демократическая критика всё же прислушивалась к нему? Чтобы объяснить этот факт, необходимо ещё раз обратиться к политической атмосфере того времени — к началу 70-х годов. Реальной силы, способной в то время изменить существующий порядок, которым многие были недовольны, — не было. И поэтому в сердцах людей отзывчивых и недовольных существующей жизнью, деятельность даже таких революционеров, как Нечаев или Ткачёв, находила отклик.

Об этом в статье «Литературные и журнальные заметки» пишет литературный критик, публицист, теоретик народничества Николай Константинович Михайловский. Он говорит о должниках, которых мучает совесть за свой долг перед народом:

«Если б вы знали, — обращается он с упрёком к автору „Бесов“, — как мучительно напрягается иной раз их мысль, взвешивая способы погашения долга. Я не говорю всегда, но бывают у этих людей минуты страшного страдания, и они не прячутся от него. Лучше бы вам их не трогать, особенно в такую минуту, когда кругом кишат и дают тон времени citoyen’ы^{21}с совестью хрустальной чистоты и твёрдости…»

Михайловский не упрекает Достоевского в клевете на общество, на революционное движение, а обвиняет его в том, что «не за тех бесов ухватился». В своей оценке романа этот популярный автор старается быть сдержанным и объективным. Он справедливо считает, что «Г-н Достоевский имеет полное право требовать, чтобы к его мыслям и предложениям относились со всевозможным вниманием и осторожностью». Как и большинство других критиков утверждает, что «…нечаевское дело есть до такой степени во всех отношениях монстр, что не может служить темой для романа с более или менее широким захватом. Оно могло бы доставить материал для романа уголовного, узкого и мелкого, могло бы, пожалуй, занять место и в критике современной жизни, но не иначе, как в качестве третьестепенного эпизода»^{22}.

Михайловский относится к Нечаеву и нечаевцам резко отрицательно, он считает, что это движение не характерно для современности, что оно составляет «печальное, ошибочное и преступное исключение». То есть он разделяет точку зрения Достоевского на нечаевщину, но недооценивает её возможного вредного влияния на молодёжь. Критик хоть и причисляет себя в статье мысленно к людям, сознающим свой долг перед народом, никак не может понять мысль Достоевского о возможности только народным трудом добыть своего Бога. Поэтому он искажает идеи Шатова и самого писателя, изложенные в его «Дневнике»:

«…я отказываюсь следить за теорией г. Достоевского-Шатова во всей её полноте. Это просто невозможно. В теории этой заключается, между прочим, такой пункт: каждый народ должен иметь своего бога, и когда боги становятся общими для разных народов, то это признак падения и богов, и народов. И это вяжется как-то с христианством, а я до сих пор думал, что для христианского бога несть эллин, ни иудей…»

Автор статьи, как и многие другие, отрицает болезнь общества и предлагает вниманию писателя в качестве темы для творчества не печальные исключения, а «характер, достойный его кисти по своим глубоко трагическим моментам». Рассуждая о науке, прогрессе, о социальных реформах, которые он предпочитает политическим, Михайловский полемизирует с теорией «народной правды», изложенной Достоевским в «Бесах» и «Власе», и противоположной, с точки зрения писателя, социалистическим идеям: