«Бесы» вчера и сегодня - [35]

, честный и искренний Плещеев, до конца своей жизни любил и дорожил дружбой Достоевского. Долинин объясняет это тем, что Плещеев «несомненно воспринимал Достоевского теперь только таким, каким он его помнил с тех пор — до разразившейся с ним катастрофы». Это мнение, по меньшей мере, наивно. Чтобы Плещеев, поэт, репортёр и публицист, друживший с Достоевским, не читал его статей и книг, не знал его взглядов?! Несомненно, знал и не считал их реакционными, если в сентябре 1876 года писал Достоевскому: «Любви и человечности в одном мизинце твоём больше, нежели у двадцати Салтыковых и Елисеевых».

Если понимать создание «Бесов» и сотрудничество Достоевского в газете-журнале консервативно-монархического направления «Гражданин», как реакционные действия, то появляется много противоречий. Почему тогда Достоевский поддерживал дружбу с Анной Павловной Философовой, общественной деятельницей, участницей женского движения? Почему к Достоевскому тянется молодёжь, и, несмотря на его тяжёлый и раздражительный характер, пишет о нём в письмах и воспоминаниях с уважением и любовью, как о человеке добром, искреннем и очень честном?

Почему знаменитый издатель и владелец популярной петербургской газеты «Новое время» А. С. Суворин, заявивший в 1873 году в своей рецензии, что после выхода «Бесов» остаётся только «поставить крест на этом писателе», кардинально меняет своё мнение, становится другом Достоевского. В статье «О покойном» он пишет: «Политические идеалы Достоевского были широки, и он не изменил им со дней своей юности. До этих идеалов далеко г.г. либералам, которые так безжалостно, а иногда и мерзко его преследовали, называя даже врагом общественного развития»^{15}.

В этой же статье-некрологе о Достоевском А. С. Суворин вспоминает:

О своих литературных врагах он говорил мне не раз: «Они думали, что я погиб, написав „Бесов“, что репутация моя навек похоронена, что я создал нечто ретроградное. Z (он назвал известного писателя), встретив меня за границей, чуть не отвернулся. А на деле вышло не то. „Бесами“ — то я и нашёл наиболее друзей среди публики и молодёжи. Молодёжь поняла меня лучше этих критиков и у меня есть масса писем, и я знаю массу признаний. <…>»

В революционные пути он не верил, как не верил и в пути канцелярские; у него был свой путь, спокойный, быть может, медленный, но зато в прочность его он глубоко верил, как глубоко верил в бессмертную душу, как глубоко был проникнут учением Христа в его настоящей, первобытной чистоте^{16}.

В статье «Больные люди» Пётр Ткачёв принялся рассуждать «о художественном таланте г. Достоевского». Рецензент на все лады обмусоливает одну и ту же мысль о том, что и автор романа, и его герои — люди, имеющие «болезненное настроение ума» или просто «больные люди». И тут же, как и некоторые другие критики романа «Бесы», констатирует, что писатель «всегда строго и буквально придерживается документов, без их помощи он не в состоянии сочинить ни одной „ужасти“, даже ни одной сплетни, ни одного скандала». «Автор „Бесов“, — сообщает Ткачёв, — написал карикатуру на больных людей».

Как видим, в своей статье Ткачёв сам же себя обличает, свидетельствуя, что со «стенографической» точностью нарисованные нечаевцы — его соратники, и есть «больные люди». Он неоднократно вступает в противоречие не только с фактами, но и сам с собой. Так, героев «Бесов» Ткачёв называет манекенами, которые ничем особенным друг от друга не отличаются. Заявляет, что представленное писателем старшее поколение — это лишь, подражание уже «изъезженным» типам, скомпилированным «по известным образцам, данным Писемским, Гончаровым, Тургеневым и др.». Но переходя к подробному анализу образа Степана Трофимовича, критик подчёркивает те свойства личности человека 1840-х годов, которые удалось подметить именно Достоевскому. Во-первых, Ткачёв подчёркивает трусость и нерешительность Степана Трофимовича: «Мне кажется, что до сих пор недостаточно было обращено внимания на ту, так сказать хроническую робость, запуганность, которая составляла едва ли не самую существенную черту характера этих „либералов-идеалистов“, „стоявших перед отчизной воплощённой укоризной“. А между тем это душевное состояние, это постоянное дрожание перед действительными или воображаемыми опасностями может служить ключом к объяснению всей их жизни, всей их деятельности, которая, впрочем, всегда ограничивалась „лежанием на боку“, да комическим „позированием“. Во-вторых, эгоизм либерала 40-х годов, как неизбежное следствие трусости».^{17}

Или ещё пример. Ткачёв пишет, что идеи Кириллова и Шатова — «бредни плоть от плоти, кровь от крови самого автора». Но как это у него часто случается, выдвинув оскорбительный тезис, рецензент приступает к критическому анализу и делает выводы, противоположные своему обвинению. Он даёт объективный психологический разбор этих идей, из чего следует, что Ткачёв не воспринимает их как бред. «Кириллов не убил бы себя, если бы он не был уверен, что его самоубийство послужит самым лучшим и неопровержимым доказательством истинности его идеи. <…>. Вырождение идеи разумной и плодотворной в идею безумную и нелепую вызывалось роковою необходимостью, всею совокупностью тех внутренних и внешних условий, под влиянием которых развивалась и сформировалась его умственная жизнь»