«Бесы» вчера и сегодня - [18]

, — пишет Ф. М. Достоевский публицисту и литературному критику Н. Н. Страхову в конце марта 1870 года. И здесь же добавляет: «Нигилисты и западники требуют окончательной плети»^{2}.

Страхов Николай Николаевич

(1828–1896) — философ, публицист, литературный критик. Отстаивал идеи русской самобытности и монархии, критиковал либерализм, критически относился к Западу

«То, что я пишу, вещь тенденциозная, — сообщает он сотруднику журнала „Новое слово“, поэту А. Н. Майкову 25 марта 1870 года, — хочется высказаться погорячее (Вот завопят-то нигилисты и западники, что ретроград!). Да чёрт с ними, а я до последнего слова выскажусь».

В этих и других письмах, Достоевский подчёркивает, что роман его направлен против нигилистов и западников, против нечаевщины и анархизма, т. е. против движения, которое не только он, но и основатели настоящей революционной теории — марксизма, — считали ошибочным.

Писатель нигде не упоминает, что его роман направлен против всего русского революционного движения. Уже в черновиках и подготовительных материалах он отделяет своего «героя» от социалистических идеалов:

«Принцип же Нечаева, новое слово его в том, чтобы возбудить, наконец, бунт, но чтоб был действительный, и чем более смуты и беспорядка, крови и провала, огня и разрушения преданий — тем лучше». «Мне нет дела, что потом выйдет: главное, чтоб существующее было потрясено, расшатано и лопнуло».

«Нечаев не социалист, но бунтовщик, в идеале его бунт и разрушение, а там „чтоб бы ни было“ <…> Нечаев сам по себе всё-таки случайное и единоличное существо»^{3}.

Автор «Бесов», напротив, противопоставляет циничную программу своего героя «политического честолюбца и мошенника» Петра Верховенского проектам революционных демократов. Обратим внимание, что в черновиках, в набросках к роману Достоевский называет своего будущего главного героя «Бесов» именно Нечаевым, то есть именем реального деятеля российской псевдореволюции. Так что у нас не может быть никаких сомнений, что подлинным прототипом главного героя «Бесов» был действительно Сергей Нечаев. И вот этот Нечаев-Верховенский в набросках к роману писателя следующим образом выражает свои подлинные задачи:

«В сущности мне наплевать; меня решительно не интересует: свободны или несвободны крестьяне, хорошо или испорчено дело. Пусть об этом Серно-Соловьевичи хлопочут да ретрограды Чернышевские! — у нас другое — вы знаете, что чем хуже, тем лучше [по-моему, всё с корнем вон]» ^{4}.

В работах Достоевского нет никаких доказательств тому, что он считает преступным, нигилистическим всё революционное движение.

«Автор хотел показать закономерность появления „нечаевщины“, но в то же время счёл необходимым отделить её от социалистических идей Чернышевского и Белинского. Вместо сплошного бичевания либеральных, социалистических, нигилистических идей в романе налицо классификация и разграничение разных тенденций и течений. Достоевский отделяет великую идею от её „уличных“ интерпретаций, разграничивает „чистых социалистов“ и честолюбивых мошенников»^{5}.

О самом понятии «социализм» Достоевский пишет с глубоким уважением. Даже его недалёкая и тщеславная «героиня» Юлия Михайловна Лембке после насмешки Петра Верховенского считает нужным отделить его «социализм» от идеалов его отца Степана Трофимовича:

«— Социализм слишком великая мысль, чтобы Степан Трофимович не сознавал того, — с энергией заступилась Юлия Михайловна.

— Мысль великая, но исповедующие не всегда великаны <…>, — заключил Степан Трофимович, обращаясь к сыну…»^{6}

То есть оба они — и Юлия Михайловна, и Степан Трофимович, не говоря уже о самом Достоевском, — не относят Петра Верховенского к социалистам. На протяжении всего романа автор неоднократно подчёркивает это. Не считает себя социалистом и сам Пётр Верховенский. И раскрывает перед Ставрогиным свои планы, которые построены на обмане, преступлении и мошенничестве, а осуществление этих планов он хочет основать на сказке, в которой роль Ивана-царевича отводилась бы Николаю Ставрогину.

«Ну, Верховенский, я в первый раз слушаю Вас и слушаю с изумлением, — промолвил Николай Всеволодович. — Вы, стало быть, и впрямь не социалист, а какой-нибудь политический… честолюбец?

— Мошенник, мошенник, — подтверждает Верховенский. — Но надо, чтобы и народ уверовал, что мы знаем, чего хотим, а что те только „машут дубиной и бьют по своим“»^{7}.

Под «теми» Верховенский, видимо, подразумевает настоящих революционеров-социалистов.

Ненормальность происходящего, преступность той организации, в которой он оказался, чувствует и один из её членов, Шигалев, который перед самым убийством Ивана Шатова протестует против преступления. Он говорит:

«…обдумав дело, я решил, что замышляемое убийство есть не только потеря драгоценного времени, которое могло бы быть употреблено более существенным и ближайшим образом, но сверх того представляет собой то пагубное отклонение от нормальной дороги, которое всегда наиболее вредило делу и на десятки лет отклоняло успехи его, подчиняясь влиянию людей легкомысленных и по преимуществу политических, вместо чистых социалистов».