Бесы. Приключения русской литературы и людей, которые ее читают - [84]

К моему недоумению, Дэниел, с которым я до того встречалась лишь пару раз вместе с Матеем, вдруг начал слать мне длинные электронные письма, полные подробнейших и тягостных исповедей, немалой частью касавшихся здоровья. «Кажется, у меня никогда не было секса с женщиной, – однажды написал он. – И еще я уже почти месяц не занимался стиркой, и у меня все нижнее белье грязное». Как следует обдумав, отвечать ли ему, а если да, то что, я посоветовала пойти и купить еще белья. Дэниел в ответ прислал письмо на целую страницу через один интервал, где благодарил за столь блестящий совет. Он начал рассказывать мне о своих снах. В этих снах я неизменно являлась в виде великодушной фигуры, парящей в нескольких футах над землей.

Среди моих друзей одна лишь Люба оставалась к Матею равнодушна. «Да, в нем есть какой-то наркотик, – позднее сказала она. – Я тоже почувствовала. Помню, мы сидели на лавке у библиотеки. Он заговорил, и было совершенно невозможно встать и уйти. Но потом, через несколько часов, начинаешь вспоминать: о чем же он, собственно, говорил? И понимаешь, что все это – пустота».

Неужели пустота? Неужели вот прямо всё? До сих пор не знаю. Порой мне кажется, что да, а порой – что нет. В любом случае большинство из нас проводили основную часть времени так, как описала Люба: допоздна читали в библиотеке, периодически выходя на улицу поговорить, выпить кофе, покурить Матеевых сигарет. Библиотека стала духовным центром нашей жизни. Нам снились о ней сны – насыщенные, богатые подробностями. Керен, например, однажды приснилось, будто я сняла «протестный документальный фильм» против слишком раннего закрытия библиотеки по пятницам, против ограничений на сроки выдачи книг аспирантам и против дефицита кабин для научной работы; причем эту убийственную социальную критику я сняла на цифровую камеру совместно с Анат, школьной подругой Керен («на самом деле она сейчас живет в Тель-Авиве и исполняет танец живота»), потом фильм показали в библиотечном подвале, где он разжег яростную революцию и вылился в жестокое избиение одного из охранников.

Оглядываясь назад, думаю, что избиение, вероятно, имело под собой историю Мигеля, добродушного трехсотфунтового библиотечного охранника, при входе проверявшего документы и сумки. Мигель выделялся среди других работников, которые в той или иной степени походили на персонажей Достоевского: крошечная пожилая дама, чей организм, казалось, был специально спроектирован под совмещение максимума раздражительности с минимальной массой тела; гигантский седобородый двойник Санта-Клауса, который в перерывах постоянно играл на балалайке, сидя под оливковым деревом. Но Матей рассказал, как Мигель однажды поздним вечером, когда в библиотеке почти никого не было, признался, что болен неизлечимым раком и что жить ему осталось четыре месяца.

Эта история возвращала Мигеля в «Достоевский» антураж его рабочего места, но тем не менее плохо соотносилась с его крепким телосложением и жизнерадостным нравом.

– Если у него действительно рак, – спросил кто-то, – то почему он продолжает заниматься проверкой сумок в библиотеке?

– А что ты хочешь – чтобы он последние сто восемьдесят дней своей жизни провел в Диснейленде? – строго парировал Матей.

Но прошло четыре месяца, шесть месяцев, прошел год. А Мигель по-прежнему проверял сумки, по-прежнему улыбался, приговаривая: «Берегите себя, ребята», словно смутно о чем-то предупреждая.

Оказалось, что Матей, как и я, ложится спать не раньше четырех, и у меня появилось обыкновение время от времени заглядывать к нему после полуночи, когда закрывалась библиотека. Дэниел обычно решал, лежа в ванне, свои задачки, иногда засыпал, и мы слышали его похрапывание. Мы сидели в гостиной, где у Матея бывали припрятаны пять-шесть бутылок пива, и он откровеннее говорил о своем прошлом.

В одну из ночей я с недоверием выслушала рассказ о том, что последние семь лет он не спал с женщинами. Семь лет назад, объяснил Матей, у него был период тотальной, абсолютной просветленности, и он влюбился в девушку, потерявшую голову от одного словенского диск-жокея. Матей отчаянно добивался ее, полный решимости увести у диджея, даже если это будет стоить ему жизни. И он заполучил эту девушку, но вскоре они стали сводить друг друга с ума – практически в буквальном смысле. Она сбежала в Любляну. Он последовал за ней. Она ринулась на верхний этаж своего отеля, чтобы выброситься из окна. Осознав, что еще немного, и он погубит их обоих, Матей подался в Венецию, уединился в пансионате и решил прочесть все до единой книжки Ницше. Пребывая в состоянии просветленности, он не только сразу понял все, что хотел сказать Ницше, но и без всякого труда определил, в чем Ницше заблуждался. Матей принялся было писать философскую работу об ошибках Ницше, но тут его сбило с толку сообщение, которое он усмотрел в ключах, висящих за стойкой в холле пансионата. Одержимый мыслями об этих ключах, он прожил в Венеции еще три недели, но кончились деньги, и он вернулся в Загреб, где у него в итоге диагностировали биполярное расстройство. Литий принимать он отказался. Он сказал, что его мозг пытается донести до него сообщение огромной важности о его жизни и что ему следует разобраться с этим самостоятельно.