Бесы. Приключения русской литературы и людей, которые ее читают - [65]
Умри Тредиаковский от побоев – он сделался бы трагической фигурой. Но он прожил еще двадцать пять лет, оставаясь объектом постоянных насмешек.
Сама его склонность к приятию физического насилия стала сюжетом для анекдотов; даже Пушкин писал, что Тредиаковскому «не раз случалось быть битым». У Лажечникова Тредиаковский хвастается аудиенцией у Анны Иоанновны, где «государыня благоволила подняться с своего места, подошла ко мне и от всещедрой своей десницы пожаловала меня всемилостивейшею оплеухою».
Говорят, что Тредиаковский написал ровно сто книг, скука которых могла довести до удара. «На песнь „Прости, мой свет“ я сочинил критику в двенадцати томах in folio», – говорит персонаж одной комедии 1750 года, написанный с Тредиаковского. Ледяной дворец плюс Тредиаковский – можно ли вообразить более живую иллюстрацию пафоса графомании? «Считалось ужасно смешным, что Тредиаковский дважды перевел тринадцатитомную „Древнюю историю“ Роллена и его же трехтомную „Римскую историю“, поскольку первый перевод погиб при пожаре в его доме в 1747 году», – отмечает Ирина Рейфман, которая написала целую книгу о моде высмеивать Тредиаковского.
Тредиаковский был еще известен ненавистью к своему столь же тоскливому сопернику, ученому и стихотворцу Михаилу Ломоносову. Последнему некорректно приписывают литературные достижения Тредиаковского – в том числе разработку русского гекзаметра. Тезис Рейфман состоит в том, что в мифе о создании русской грамматики Ломоносову отводится роль героя-основателя, в то время как Тредиаковский – «близнец-дурак» или «тупой демонический двойник».
Однако в ретроспективе избиение Тредиаковского приобрело трагические и пророческие черты. Вот что писал поэт начала двадцатого века Ходасевич:
«В ту „машкерадную“ ночь, когда Волынский избивал Тредьяковского, началась история русской литературы… история изничтожения русских писателей». Российское государство всегда подавляло своих литераторов. Николай I был личным цензором Пушкина. В 1940 году Сталин, несмотря на крайнюю занятость, собственноручно подписал смертный приговор Бабелю.
Издевательства над писателями перестали быть шуткой. В то же время – как отмечал Фуко – институт писательства сильно зависит от подверженности литератора государственным наказаниям. Да, в России степень контроля над писателями доходила до невиданных уровней, но результатом стало и то, что нигде в мире литература не воспринимается с такой серьезностью. Сравнивая в 1925 году поэзию с производством, Маяковский отнюдь не шутил:
Маяковский в жизни бы не уехал в деревню писать стихи о разведении огурцов. Он бы никогда не идентифицировал добродетель с диваном. Литература для него была формой деятельности, работы – как война или строительство железной дороги. И как только ему пришло в голову: вдруг и его собственные стихи – чистая эстетика, продукт досуга, – как с этой тревогой уже было не справиться, даже сочинив стихотворение о бесполезности поэзии. «Мне бы строчить романсы на вас, – писал он в тридцатом году, – доходней оно и прелестней. Но я себя смирял, становясь на горло собственной песне». Поэма «Во весь голос» осталась незавершенной, Маяковский застрелился в апреле того же года.
Снос Ледяного дома был намечен на пятницу, но, поскольку погода оставалась холодной, организаторы объявили, что оставят его на выходные. В воскресенье утром я решила сходить туда в последний раз и сфотографировать. Но, свернув с Невского за угол, обнаружила лишь груду битого льда. Собралась небольшая толпа, и я слышала эхо вороноподобных звуков. «Зря! Зря! – говорили люди. – Жаль!»
Рядом со мной, качая головой, стоял невысокий бородатый человек в длинном пальто и меховой шапке.
– Когда его снесли? – поинтересовалась я.
– Кто знает. Поздно ночью, пока никто не видит. Жаль! Обидно!
– Ведь это была историческая модель? – спросила я в надежде хотя бы примерно определить, какое место занимает ледяной дворец в его культурном сознании.
– Разумеется, – ответил бородач. – Все было историческим. Его строили по чертежам, оригинальным документам. Понимаете, жила такая императрица. Я не специалист, забыл, как ее звали. Александра Федоровна, что-то в этом роде. Она построила этот дворец.
– Зачем?
– Просто в шутку. Для прикола. Царям тоже нужно было веселиться. Какая была красота! – он вздохнул. – Тысячи людей приходили, огромная очередь, не протолкнуться. Стояли пушки, стреляли настоящими ядрами, и всё изо льда. Я видел по телевизору. Просто очень жаль, что снесли. Очень.
– Нас обманули, – сказала стоящая рядом женщина с азиатскими чертами лица и в белом лыжном костюме, она очень четко выговаривала слова. – Обещали, что дворец простоит до вечера. По воскресеньям я утром вожу дочь на Дворцовую на рисование, и сегодня мы приехали на час раньше, специально чтобы попрощаться. Ужасно обидно. – Ее дочь, девочка семи примерно лет и без нескольких зубов, вместе с другими детьми лазала по ледяным глыбам – в своих стеганых комбинезонах они напоминали маленьких астронавтов. Я вспомнила «Описание» Крафта. Там говорилось, что ледяной дворец «для изрядного своего виду и редкости достоин был… чтоб в Сатурна как в число звезд перенесен был».
Американка Селин поступает в Гарвард. Ее жизнь круто меняется – и все вокруг требует от нее повзрослеть. Селин робко нащупывает дорогу в незнакомое. Ее ждут новые дисциплины, высокомерные преподаватели, пугающе умные студенты – и бесчисленное множество смыслов, которые она искренне не понимает, словно простодушный герой Достоевского. Главным испытанием для Селин становится любовь – нелепая любовь к таинственному венгру Ивану… Элиф Батуман – славист, специалист по русской литературе. Роман «Идиот» основан на реальных событиях: в нем описывается неповторимый юношеский опыт писательницы.
В 1831 году состоялась первая публикация статьи Н. В. Гоголя «Несколько мыслей о преподавании детям географии». Поднятая в ней тема много значила для автора «Мертвых душ» – известно, что он задумывал написать целую книгу о географии России. Подробные географические описания, выдержанные в духе научных трудов первой половины XIX века, встречаются и в художественных произведениях Гоголя. Именно на годы жизни писателя пришлось зарождение географии как науки, причем она подпитывалась идеями немецкого романтизма, а ее методология строилась по образцам художественного пейзажа.
Как наследие русского символизма отразилось в поэтике Мандельштама? Как он сам прописывал и переписывал свои отношения с ним? Как эволюционировало отношение Мандельштама к Александру Блоку? Американский славист Стюарт Голдберг анализирует стихи Мандельштама, их интонацию и прагматику, контексты и интертексты, а также, отталкиваясь от знаменитой концепции Гарольда Блума о страхе влияния, исследует напряженные отношения поэта с символизмом и одним из его мощнейших поэтических голосов — Александром Блоком. Автор уделяет особое внимание процессу преодоления Мандельштамом символистской поэтики, нашедшему выражение в своеобразной игре с амбивалентной иронией.
В книге, посвященной теме взаимоотношений Антона Чехова с евреями, его биография впервые представлена в контексте русско-еврейских культурных связей второй половины XIX — начала ХХ в. Показано, что писатель, как никто другой из классиков русской литературы XIX в., с ранних лет находился в еврейском окружении. При этом его позиция в отношении активного участия евреев в русской культурно-общественной жизни носила сложный, изменчивый характер. Тем не менее, Чехов всегда дистанцировался от любых публичных проявлений ксенофобии, в т. ч.
Настоящая книга, написанная писателем-документалистом Марком Уральским (Глава I–VIII) в соавторстве с ученым-филологом, профессором новозеландского университета Кентербери Генриеттой Мондри (Глава IX–XI), посвящена одной из самых сложных в силу своей тенденциозности тем научного достоевсковедения — отношению Федора Достоевского к «еврейскому вопросу» в России и еврейскому народу в целом. В ней на основе большого корпуса документальных материалов исследованы исторические предпосылки возникновения темы «Достоевский и евреи» и дан всесторонний анализ многолетней научно-публицистической дискуссии по этому вопросу. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.