Best Short Stories - [19]
He had a resigned philosophic sense of what his guests — our guests, as I came to regard them in our colloquies — would expect. His feeling was that he wouldn’t absolutely have approved of himself as a substitute for the host; but he was so saturated with the religion of habit that he would have made, for our friends, the necessary sacrifice to the divinity. He would take them on a little further, till they could look about them. I think I saw him also mentally confronted with the opportunity to deal — for once in his life — with some of his own dumb preferences, his limitations of sympathy, weeding a little, in prospect, and returning to a purer tradition. It was not unknown to me that he considered that toward the end of Mr. Offord’s career a certain laxity of selection had crept in.
At last it came to be the case that we all found the closed door more often than the open one; but even when it was closed Brooksmith managed a crack for me to squeeze through; so that practically I never turned away without having paid a visit. The difference simply came to be that the visit was to Brooksmith. It took place in the hall, at the familiar foot of the stairs, and we didn’t sit down — at least Brooksmith didn’t; moreover it was devoted wholly to one topic and always had the air of being already over — beginning, as it were, at the end. But it was always interesting — it always gave me something to think about. It is true that the subject of my meditation was ever the same — ever ‘It’s all very well, but what will become of Brooksmith?’ Even my private answer to this question left me still unsatisfied. No doubt Mr. Offord would provide for him, but what would he provide? that was the great point. He couldn’t provide society; and society had become a necessity of Brooksmith’s nature. I must add that he never showed a symptom of what I may call sordid solicitude — anxiety on his own account. He was rather livid and intensely grave, as befitted a man before whose eyes the ‘shade of that which once was great’ was passing away. He had the solemnity of a person winding up, under depressing circumstances, a long established and celebrated business; he was a kind of social executor or liquidator. But his manner seemed to testify exclusively to the uncertainty of our future. I couldn’t in those days have afforded it — I lived in two rooms in Jermyn Street and didn’t ‘keep a man;’ but even if my income had permitted I shouldn’t have ventured to say to Brooksmith (emulating Mr. Offord), ‘My dear fellow, I’ll take you on.’ The whole tone of our intercourse was so much more an implication that it was I who should now want a lift. Indeed there was a tacit assurance in Brooksmith’s whole attitude that he would have me on his mind.
One of the most assiduous members of our circle had been Lady Kenyon, and I remember his telling me one day that her ladyship had, in spite of her own infirmities, lately much aggravated, been in person to inquire. In answer to this I remarked that she would feel it more than any one. Brooksmith was silent a moment; at the end of which he said, in a certain tone (there is no reproducing some of his tones), ‘I’ll go and see her.’ I went to see her myself, and I learned that he had waited upon her; but when I said to her, in the form of a joke but with a core of earnest, that when all was over some of us ought to combine, to club together to set Brooksmith up on his own account, she replied a trifle disappointingly: ‘Do you mean in a public-house?’ I looked at her in a way that I think Brooksmith himself would have approved, and then I answered: ‘Yes, the Offord Arms.’ What I had meant, of course, was that, for the love of art itself, we ought to look to it that such a peculiar faculty and so much acquired experience should not be wasted. I really think that if we had caused a few black-edged cards to be struck off and circulated — ‘Mr. Brooksmith will continue to receive on the old premises from four to seven; business carried on as usual during the alterations’ — the majority of us would have rallied.
Several times he took me upstairs — always by his own proposal — and our dear old friend, in bed, in a curious flowered and brocaded casaque[31] which made him, especially as his head was tied up in a handkerchief to match, look, to my imagination, like the dying Voltaire,[32] held for ten minutes a sadly shrunken little salon. I felt indeed each time, as if I were attending the last coucher[33] of some social sovereign. He was royally whimsical about his sufferings and not at all concerned — quite as if the Constitution provided for the case — about his successor. He glided over our sufferings charmingly, and none of his jokes — it was a gallant abstention, some of them would have been so easy — were at our expense. Now and again, I confess, there was one at Brooksmith’s, but so pathetically sociable as to make the excellent man look at me in a way that seemed to say: ‘Do exchange a glance with me, or I shan’t be able to stand it.’ What he was not able to stand was not what Mr. Offord said about him, but what he wasn’t able to say in return. His notion of conversation, for himself, was giving you the convenience of speaking to him; and when he went to ‘see’ Lady Kenyon, for instance, it was to carry her the tribute of his receptive silence. Where would the speech of his betters have been if proper service had been a manifestation of sound? In that case the fundamental difference would have had to be shown by
Впервые на русском – знаменитый роман американского классика, мастера психологических нюансов и тонких переживаний, автора таких признанных шедевров, как «Поворот винта», «Бостонцы» и «Женский портрет».Англия, самое начало ХХ века. Небогатая девушка Кейт Крой, живущая на попечении у вздорной тетушки, хочет вопреки ее воле выйти замуж за бедного журналиста Мертона. Однажды Кейт замечает, что ее знакомая – американка-миллионерша Милли, неизлечимо больная и пытающаяся скрыть свое заболевание, – также всерьез увлечена Мертоном.
Вы держите в руках очень необычный сборник. Он состоит из рассказов, главные герои которых — жестокие дети.Словосочетание «детская жестокость» давно стало нарицательным, и все же злая изобретательность, с которой маленькие герои рассказов расправляются со взрослыми и друг с другом, приводит в ужас. Этот уникальный в своем роде сборник невольно наталкивает на мысль о том, что внутренний мир наших детей — это точный слепок окружающего нас жестокого противоречивого мира взрослых.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Повесть «Поворот винта» стала своего рода «визитной карточкой» Джеймса-новеллиста и удостоилась многочисленных экранизаций. Оригинальная трактовка мотива встречи с призраками приблизила повесть к популярной в эпоху Джеймса парапсихологической проблематике. Перерастя «готический» сюжет, «Поворот винта» превратился в философский этюд о сложности мироустройства и парадоксах человеческого восприятия, а его автор вплотную приблизился к технике «потока сознания», получившей развитие в модернистской прозе. Эта таинственная повесть с привидениями столь же двусмысленна, как «Пиковая дама» Пушкина, «Песочный человек» Гофмана или «Падение дома Ашеров» Эдгара По.
В надежде на удачный брак, Евгения, баронесса Мюнстер, и ее младший брат, художник Феликс, потомки Уэнтуортов, приезжают в Бостон. Обосновавшись по соседству, они становятся близкими друзьями с молодыми Уэнтуортами — Гертрудой, Шарлоттой и Клиффордом.Остроумие и утонченность Евгении вместе с жизнерадостностью Феликса создают непростое сочетание с пуританской моралью, бережливостью и внутренним достоинством американцев. Комичность манер и естественная деликатность, присущая «Европейцам», противопоставляется новоанглийским традициям, в результате чего возникают непростые ситуации, описываемые автором с тонкими контрастами и удачно подмеченными деталями.
Роман «Американец» (1877) знакомит читателя с ранним периодом творчества Г. Джеймса. На пути его героев становится европейская сословная кастовость. Уж слишком не совпадают самый дух и строй жизни на разных континентах. И это несоответствие драматически сказывается на судьбах психологически тонкого романа о несостоявшейся любви.
На конце радуги сокрыт горшок с золотом… Что найдет в золотоносном Клондайке герой рассказа, Малыш из Монтаны?
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Выпускаемый впервые на русском языке роман «Лучше не бывает» исследователи творчества Айрис Мердок единодушно признают одним из лучших произведений автора. Действие романа начинается с загадочного самоубийства чиновника министерства в своем кабинете. Служебное расследование трагического случая, проводимое со всей тщательностью министерским юристом Дьюкейном, переплетается с коллизиями нескольких пар любовников и супругов и завершается самым неожиданным для читателя образом.
Издательство «Текст» продолжает знакомить российского читателя с творчеством французской писательницы русского происхождения Ирен Немировски. В книгу вошли два небольших произведения, объединенные темой России. «Осенние мухи» — повесть о русских эмигрантах «первой волны» в Париже, «Дело Курилова» — историческая фантазия на актуальную ныне тему терроризма. Обе повести, написанные в лучших традициях французской классической литературы, — еще одно свидетельство яркого таланта Ирен Немировски.
Роман «Ада, или Эротиада» открывает перед российским читателем новую страницу творчества великого писателя XX века Владимира Набокова, чьи произведения неизменно становились всемирными сенсациями и всемирными шедеврами. Эта книга никого не оставит равнодушным. Она способна вызвать негодование. Ужас. Восторг. Преклонение. Однако очевидно одно — не вызвать у читателя сильного эмоционального отклика и духовного потрясения «Ада, или Эротиада» не может.
Латиноамериканская проза – ярчайший камень в ожерелье художественной литературы XX века. Имена Маркеса, Кортасара, Борхеса и других авторов возвышаются над материком прозы. Рядом с ними высится могучий пик – Жоржи Амаду. Имя этого бразильского писателя – своего рода символ литературы Латинской Америки. Магическая, завораживающая проза Амаду давно и хорошо знакома в нашей стране. Но роман «Тереза Батиста, Сладкий Мёд и Отвага» впервые печатается в полном объеме.
Чтение оригинальных произведений – простой и действенный способ погрузиться в языковую среду и совершенствоваться в иностранном языке. Серия «Бестселлер на все времена» – это возможность улучшить свой английский, читая лучшие произведения англоязычных авторов, любимые миллионами читателей. Для лучшего понимания текста в книгу включены краткий словарь и комментарии, поясняющие языковые и лингвострановедческие вопросы, исторические и культурные реалии описываемой эпохи. В этой книге собраны великолепные рассказы о непознанном и загадочном.
Чтение оригинальных произведений – простой и действенный способ погрузиться в языковую среду и совершенствоваться в иностранном языке. Серия «Бестселлер на все времена» – это возможность улучшить свой английский, читая лучшие произведения англоязычных авторов, любимые миллионами читателей. Для лучшего понимания текста в книгу включены краткий словарь и комментарии, поясняющие языковые и лингвострановедческие вопросы, исторические и культурные реалии описываемой эпохи. В этой книге собраны страшные истории о таинственных силах, невероятных событиях и необъяснимых явлениях.