Бесстыдница - [19]

— Да, они тут все такие, — поддакнул Денвер, не желая с ней препираться.

— Это неправильно, — напустилась на него Элейн.

— А ты откуда знаешь? Ты же никогда не раздевалась на сцене.

— Знаю, потому что я женщина.

— Мы говорим о разном.

— Я бы сделала это гораздо лучше.

— Я знаю.

— Ты что, не веришь мне?

— Что ты, верю, конечно.

— Нет, не веришь. Но я тебе докажу…

Как раз в эту минуту девчонка на сцене, сорвав набедренную повязку, небрежно помахала ею, потом, раскорячившись, покачала бедрами, подмахнула задом и скрылась за занавесом. От четырех из пяти занятых столиков послышались жиденькие аплодисменты. Внезапно Элейн вскочила и полезла на сцену.

— Элейн, стой! Ты что, с ума сошла? Немедленно спускайся. Пойдем, крошка, нам уже пора, — позвал Денвер. Но тут ведущий музыкант джаз-квартета шутки ради заиграл на саксофоне, и Элейн начала танцевать. В зале дружно зааплодировали — похоже, ни одна штатная стриптизерша не удостаивалась такого успеха, — и раздались два или три возгласа: «Эй, ты, сядь! Не мешай!»— так что Денвер счел за благо не вмешиваться. Пусть себе потешится, подумал он. Не стоит из-за такой ерунды лезть на рожон, чтобы схлопотать по физиономии.

Зрелище было, на взгляд Денвера, довольно жалкое. Нормальная женская одежда не годится для стриптиза. Элейн к тому же уже столько выпила, что ее шатало. С другой стороны, ее неуклюжесть придавала какую-то особую привлекательность и естественность происходящему. Элейн с трудом выползла из платья, стащив его через голову после того, как добрых полминуты провозилась, пытаясь расстегнуть сзади «молнию». Теперь она продолжала танцевать, оставшись только в туфлях, чулках, поясе, трусиках и лифчике. Лифчик тоже никак не хотел поддаваться. Со всех сторон крохотного зала доносились хлопки и подбадривающие возгласы. Наконец, Элейн удалось избавиться от лифчика, и она отбросила его в сторону. Потом попыталась потрясти грудями, как это делала стриптизерша, но ничего, естественно, не вышло. Зрители заулюлюкали. Кто-то громко захохотал. Смех, похоже, отрезвил Элейн. Она остановилась, посмотрела на себя, испуганно икнула, и в следующий миг ее жестоко вырвало. Публика засвистела, и Денверу ничего не оставалось делать, как влезть на сцену, сгрести Элейн в охапку и оттащить за кулисы. Там он с грехом пополам стер с нее рвотную массу и кое-как натянул на бесчувственное тело платье. После чего отнес к машине, запихнул на переднее сиденье и отвез в гостиницу, по дороге думая, что зря взял Элейн в Мексику.

Оттащив Элейн в номер, Денвер уложил ее на кровать и раздел донага. Потом снова попытался привести ее в чувство, но безрезультатно. Ну, и черт с ней, подумал Денвер. Он отправился в ванную и принял душ, чтобы смыть с себя запах блевотины. Вернувшись в спальню, снова попытался растолкать Элейн, но она так и не очухалась. А вот Денвер тем не менее возбудился, тем более что уж он-то точно заслужил, чтобы овладеть ею напоследок. Не зря же он так надрывался и тащил ее в гостиницу. Господи, да оставь он Элейн там, в ночном клубе, ее бы уже давно оттрахал весь местный сброд в какой-нибудь темной аллее. Денвер снова шлепнул ее по лицу. Впрочем, не сильно. Элейн не пошевелилась. Он ущипнул ее за грудь, покрутил сосок. Опять никакой реакции. Тогда он погладил свой набухший член и злорадно ухмыльнулся. Сейчас он отплатит ей за унижение. Возбужденный собственной выдумкой, как и новизной затеи — ему никогда прежде не приходилось делать ничего подобного, — Денвер принялся быстро дрочить член и наконец кончил прямо в лицо похрапывающей Элейн. Потом с любопытством понаблюдал, как тоненький ручеек молочно-белой спермы стекает по шее и дальше вниз по желобку между грудей. Поделом тебе, подумал Денвер.

Он оделся, оставил Элейн пятьдесят долларов на обратную дорогу и уехал. Навсегда.

Глава 3

Порывистые, неуправляемые, непредсказуемые, изобретательные — какие только характеристики не дают детям, но при этом всегда учитывают, что за всем этим таятся наивность и святая простота. И уж во всяком случае, мало кто способен упрекнуть маленького ребенка в умысле или коварстве или хотя бы заподозрить в ребенке расчетливость, способность манипулировать другими детьми или взрослыми, подобно тому, как игрок в бридж просчитывает свои ходы, предвосхищая действия партнеров. Особенно нелепым было бы заподозрить в подобной расчетливости маленькую девочку.

Тем не менее эта маленькая девочка уже научилась быть расчетливой. Более того, она знала, что красива, что взрослые считают ее прехорошенькой и что ее золотые кудряшки, сияющие голубые глаза и вздернутый носик считаются у тех же взрослых признаками доверчивости и наивности. Девочка знала все это и научилась пользоваться своими достоинствами. Собственно говоря, пользовалась она ими вполне невинно, играя во взрослую игру подобно тому, как другие дети играют в куклы или кубики. Не ее вина, что именно такой игре обучили ее взрослые люди, среди которых она жила. Будучи падчерицей, Мерри рано научилась соперничать за внимание и ласку со своим единоутробным братиком. Но даже до его появления на свет она уже знала пределы терпения своего отчима, за которые не стоит переступать, знала и его слабые струнки, на которых могла сыграть, чтобы чего-нибудь выпросить. Все это и впрямь походило на игру. Но для Мерри это была вовсе не игра. Она боролась за то, чтобы утвердиться в семье, за то, чтобы ее не отсылали в «Крествью», где она провела несколько столь безрадостных лет.