Бессонница - [25]

Лейтенант, стараясь не отрывать головы от земли, изогнулся и снова посмотрел назад: далеко ли все же соседи? Но ничего не увидел: вихревой снежок все так же бесновался над полем. Он увидел другое: желтую дугу сигнальной ракеты с КП. И с глухой злобой на свою беспомощность подумал, что ракета не в силах поднять людей.

Вблизи лейтенанта затаилось в воронках, за чахлыми кустиками прошлогодней, выбеленной ветрами и морозами травы, с десяток солдат. А его связной Буков лежит совсем рядом, почти без укрытия, замаскированный только белым маскхалатом.

— Эй, Буков! — тихо позвал лейтенант.

Солдат явно обрадовался живому голосу.

Прижимаясь щекой к неласковой подушке, которую успел наскрести впереди себя, он повернулся обмороженным лицом и произнес без звука, одними губами: «Что?»

— Ползи сюда!

Буков, забывая, что движение может стоить ему жизни, катком подкатился под бок лейтенанту. И тотчас перед ними зацокали пули, а чуть поодаль взорвалась мина, и над снегом взметнулась черная шапка дыма.

— Перелет, — спокойно подытожил Буков, но тут же, озлясь, добавил: — Однако накроет, сволочь!

— Лежать будем — дождемся, — подтвердил лейтенант.

— Дали бы отход, если сил нет наступать дальше, — неожиданно совсем рядом прозвучал голос.

Лейтенант никогда бы не подумал, что перед ним, в десяти шагах, лежит живой солдат.

— Мишка, ты? — просветлел Буков. — Это из третьего взвода, Мишка Карелин, — обернулся он к командиру. — Отбился, видать, от своих в свистопляске этой. Эй, Миша!

— Чего тебе?

— Ты чего там про отход? Зачем же ты от своего взвода оторвался? — говорил Буков, глядя на лейтенанта и как бы приглашая его в собеседники. — Не думал, значит, об отходе. Так-то и другой и третий… Нет, брат, теперь отходить — как дураков перещелкают. Я так понимаю: у них тут каждая кочка пристреляна.

— А что, по-твоему, можно делать в таком положении?

— Приказ надо выполнять! — вдруг отрубил Буков хрипловатым голосом.

Суров впервые пристально взглянул солдату в лицо. С виду это был уже пожилой человек, обросший рыжеватой щетиной. В связные к командиру взвода он попал только вчера, вместо прежнего, раненого, и офицер еще не успел как следует к нему присмотреться. Он терпеть, не мог заросших солдат, но непрерывные бои последних дней извиняли нового связного. Коричневые пятна на обмороженных скулах солдата были круглы и остро напоминали тяжелые медяки петровских времен, которые он находил в детстве на берегах родной Курьянки после водополья. Каска солдату была великовата и нависала над глазами. Они блестели тусклым металлическим блеском, будто тоже были схвачены лютым морозом.

— Выполнять, говоришь? — спросил лейтенант, рассматривая Букова, точно до этого он не знал, зачем лежит под деревенькой в снегу.

Солдат ничего не ответил, поняв, очевидно, что командир относит этот вопрос больше к себе, чем к нему.

А тому вспомнилась почему-то легкая и в то же время твердая походка связного. Будто он не чувствовал вещмешка за плечами, словно не давили ему на бедра диски с патронами от автомата.

Сейчас этот солдат напомнил о воинском долге, да каким голосом! Суров должен был признаться, что и он при этом весь внутренне подтянулся.

Январский день доживал минуты. Это было видно и по тому, как присмирела поземка, и чувствовалось по окрепшему морозу и по тому, как едва заметно мерцал перед наступлением сумерек снег.

Гитлеровцы выжидающе замолчали. И солдаты лежали на изодранной, испачканной пороховой гарью снежной простыне, не подавая никаких признаков жизни.

Буков, отогревая руки, запихал их в рукава полушубка и, близко присунувшись к лейтенанту, спросил:

— На кой черт фрицу эта Горбатовка? Чего он за нее цепляется, товарищ лейтенант, ровно кобель за кусок мяса?

Суров покачал головой.

— Цепляется и прав. А как ты думал? Это ж высота! Да еще вперед высунулась… Из-за нее, проклятой, мы и шагу дальше не можем ступить! — Он тяжело вздохнул. — Ты прав: об отходе не может быть и речи. Взять! Иного выхода нет. Только как взять? Вот вопрос.

Лейтенант долго смотрел вперед, раздумчиво бормоча как бы про себя: «Вот если бы ликвидировать тот крайний пулемет, во-о-н, что у баньки… Из-под нее шуруют, вся рота на мушке. Заморозит он, дьявол, ребят!»

И Буков посмотрел на мирную баньку. И всего-то до нее шагов пятьдесят. Она одиноко стояла на холмике впереди изб, точно часовой. Однако солдат не обнаруживал в ней ничего, что намекало бы на пулемет.

— Не туда смотришь. Они тоже не дураки — в самой бане сидеть. Левей смотри: видишь бугорок? Там дзот.

В этот миг из далекого тылового перелеска, с КП батальона, вновь вызмеились в небо ракеты: две красные и одна зеленая. Вслед за ракетами в сторону Горбатовки, завывая, понеслись тяжелые мины. Их было немного, этих мин. В стремительном наступлении снабжение отставало. Но командование шло на крайность: Горбатовка должна быть взята к исходу дня.

— Ого! — словно удивился Буков, следя вдруг тревожно заблестевшими глазами, как гаснут в морозном воздухе огненные хвосты. — И красная в ход пошла!

И тут что-то зловеще прошелестело у них над головами и разметало баньку. Взрыва они даже не услышали. Снова, сопротивляясь мине, зашелестел воздух, и взметнулось проволочное заграждение. В нем чуть поодаль от лежащих, как раз против пулеметного гнезда гитлеровцев, обнаружилась брешь. И все. Минометная помощь кончилась. Лейтенант знал, что надо делать теперь. Он уже взял в руку гранату и, пружинисто напрягаясь, хотел вскочить, но… Он никогда впоследствии не мог охватить мыслью всю сложность и простоту того, что случилось вслед за этим. Буков вдруг приподнялся на локте, сунул руку за пазуху и, вытащив поношенный кожаный бумажник, схваченный резинкой, пихнул его в руку командиру.