Бессонница - [21]

Заорала утка, вылетев из соседней ручьевины, как видно, напуганная бормотаньем.

— Тю-ю, дура горластая! Сидит, проклятая, до того, пока на хвост не наступят, — сказал человек с досадой и решительно ступил в воду. Так же палкой нащупывая дно, побрел к лодке. Отвязал ее, уселся в весла, плотнее натянул кепку, лицо его посуровело.

— Хватит, — прошептал он напряженно и неожиданно крикнул на весь разлив: — К черту-у-у!

Лодка вылетела из кустов на просторы. Упругая сила реки стремилась сбить с направления, повернуть лодку по течению. Но человек яростно греб против, вырывая у реки метр за метром.

Рассказы

Вдова

На углу избы, что в центре Чаколы, на мраморной доске — золотые буквы. Мол, жил в этом доме колхозник — Герой Советского Союза, младший лейтенант Ефим Северов. Погиб под Москвой в декабре сорок первого года.

Аграфена до седых волос так и дожила вдовой. Она равнодушно смотрела теперь и на пожилых мужиков, и на молодых. Ей не раз думалось, что, не будь изба отмечена именем мужа, она, наверно, нашла бы себе кого. Когда еще была помоложе. Но случилось так, что сразу после получения похоронки сельсовет прибил на избу угловую доску с мужниной фамилией. И вот теперь, в день двадцатилетия Победы, деревянную доску сменили на мраморную.

День Победы для Аграфены стал самым тяжким днем в году. Обычно радио начинало говорить о празднике еще задолго до него. Аграфена выключала приемник, но его молчание было еще больнее. В этот день она норовила прийти из коровника попозже, словно опасалась, что, приди она по-обычному, радио включится само по себе.

Она знала, что в деревне многие недолюбливали ее за излишнюю — как они говорили — строгость к себе и другим. Ну, погиб муж. Так разве, мол, у нее у одной? Без малого двадцать пять лет прошло. Что же, всем молодым бабам так бы и вдовствовать?

Многие ее старые подруги потеряли мужей, но все они, так или иначе, законно или втихомолку, имели мужиков. И только одна Аграфена раз в год надевала черный платок, и этим днем она избрала День Победы. Поначалу ее отговаривали: дескать, праздник людям портишь. Да и не в мае, в декабре Ефим погиб. Потом привыкли, махнули рукой. Но, как видно, для некоторых, очень уж неразборчивых, Аграфена была укором. Такие-то и порочили ее вдовство: «Монахиней прикидывается! Кто-то поверит, будто она без мужика обходится».

Пусть говорят. Вряд ли кто из них сумел по-настоящему понять, по кому Аграфена раз в году надевает траур, как в ее душе сливаются и живут скорбь по мертвому, великая гордость за него с многолетней тоской по живому. Многого не понять соседям. А на угол не выйдешь, кричать на весь народ не будешь.

Через людей знала Аграфена, что председатель колхоза Степан Полуянов сказал как-то на народе: оставьте, мол, ее в покое, для нее, мол, этот день особенный. Но в лицо он ей ничего такого никогда не говаривал, и когда открывали доску, глаз на Аграфену не поднял. Раздумчиво и строго он рассказывал людям о своем фронтовом друге, о муже Аграфены. А она стояла тут же, выделяясь среди цветастых полушалков черным платком.

Рядом со Степаном щурилась на доску с золотыми буквами его жена, дородная веселая баба. Она и в эти минуты улыбалась чему-то. А Аграфена думала: «После того, что было, не может он другую так же жалеть…»

Народ разошелся. И вскоре Чакола заиграла песнями, подвыпившие мужики прошли мимо окон все еще молодой, красивой Аграфены Северовой, на которую заглядывались и парни-перестарки.

Один из них, известный заводила, проходя под окошком, растянул было гармонь до ушей для частушки-скороспелки, но Аграфена в окно видела, как дернули его товарищи за рукав, и хотя не услышала, но поняла, что сказали заводиле. Слово было ругательное, но Аграфена улыбнулась благодарно.

Аграфена во всей одежде прилегла поверх одеяла на кровать. Закинула руки за голову, отчего грудь больно стиснуло лифчиком, как обнял кто неосторожно. Но она так и осталась: пусть жмет, может, хоть немного поослабнет душевная боль.

Она снова представила Степана-председателя, как он говорил на митинге около ее избы, с жалостью подумала, что рано он по его-то годам поседел. Представила веселое лицо его жены и почти со злорадством подумала: «Любови-то настоящей ты и не нюхивала».

Степан Полуянов с фронта вернулся в сорок третьем. В Чаколе не только молодых — и стариков почти не осталось. Молодухи и девки потянулись к Степану, как цветы к теплу. А что руки нет у парня, так это и не замечалось вовсе. Отбою не было.

Но солдат пожил, поогляделся, пришел к Аграфене. И радость — пускай и горька она — принес, и слез добавил. Не знала Аграфена, что под Москвой-то Степан служил во взводе Ефима Северова. И вот теперь вдобавок к скупым словам похоронной слушала она рассказ о мужниной гибели.

— Сам-то я не видел, но знаю, потому как товарищ мой при нем находился. А перед смертью он все как есть нам и рассказывал. По особому заданию ходили они, в разведку. Младший, значит, лейтенант, твой-то Ефим, и солдат тот. Получилось так, что схватили их фрицы. Положительно некуда было деться… Сила силу согнула, подкараулили. Ну, значит, как все жилы, говорит, из нас повытянули — бросили в какой-то сарай, дали поочухаться…