Бесславные ублюдки, бешеные псы. Вселенная Квентина Тарантино - [91]

Шрифт
Интервал

, чем «Омерзительная восьмерка», в том смысле что первый куда больше заигрывает со зрителем, чем второй.

Но почему в таком случае «Омерзительная восьмерка» все-таки «спагетти-вестерн»? Спагетти-вестерн — очень условное жанровое понятие. Это как нуар — жанр, существовавший чуть более чем шестьдесят лет. Спагетти-вестерн — это итальянские вестерны прежде всего 1960-х и 1970-х годов. Все, что в итоге снималось под спагетти-вестерн, может быть названо как угодно: «нео», «псевдо», «пост», «мета» и т. д. Точно так же, как нуар — «неонуар», «технонуар». Например, картина «Жар тела» (1981) Лоуренса Кэздана хотя и была сделана под классический нуар, стала одной из первых ласточек неонуара. Но самое главное в другом. Итальянцы стали снимать спагетти-вестерны, ориентируясь на классические американские вестерны — на «американизм» и репрезентацию Америки. Как тонко подмечает Сорен Маккарти относительно декораций и героев фильма «Хороший, плохой, злой»: «Гражданская война Севера и Юга, на фоне которой разворачивается повествование, потребовала определенных ухищрений при разработке сюжета, вследствие чего театром военных действий оказалась какая-то пустыня, а представленные нам южане — самые смуглые в истории кино»[371].

Культуролог Ричард Дайер заявляет, что субжанр спагетти-вестерн — это пастиш классического вестерна. Кроме того, это такие вестерны, которые, с точки зрения исследователя, не являются ни «саморефлексивными», ни «осознающими себя». Хотя иногда спагетти-вестерны могут быть «иронически саморефлексивными»[372], «Омерзительная восьмерка» скорее иронически рефлексирует над «Бешеными псами» и «Джанго освобожденным». И более того, если сам спагетти-вестерн заимствовал конвенции и тропы (что очень важно — не героев, но тропы) у жанра вестерн, разве этого не делает Тарантино? Правда в том, что Тарантино так изящно препарирует жанры, обнаруживая настолько идеальное смешение их элементов, что в итоге из единого фильма очень тяжело вычленить что-то отдельное. И все же путем тщательного расследования мы можем сделать вывод, что формула X + Y + Z остается работоспособной по отношению и к «Омерзительной восьмерке». И выглядит она так: «(спагетти-)вестерн + хоррор / триллер + чернокожий антигерой». Если последний член формулы выглядит спорно, то я аргументирую свою позицию посредством обращения к тому, что в большей мере Тарантино интерпретирует даже не «Нечто», а совсем другой фильм.

Интерпретируя «Великое молчание»

По своему обыкновению, в названии «Омерзительной восьмерки» Тарантино предлагает ребус. Но разгадать его не так сложно. Впрочем, это желание самого режиссера — сделать ребус легко разгадываемым. Но почему-то авторы предпочитают не обращать на это внимания. Есть такие критики, которые интерпретируют название исходя из более сложных замыслов: якобы этим фильмом Тарантино отсылает нас к «8½» Федерико Феллини. Если рассуждать в этом направлении, тогда можно было бы сказать больше: это дань Тарантино не кому-либо, а самому себе — все его фильмы так или иначе полны ненависти или считаются «отвратительными» многими критиками его творчества. Последние у режиссера точно есть. Или, например, критик Нина Цыркун идет по простому пути. Четыре человека в экипаже — четверка ненавистных героев, а те четверо, что поджидают в «галантерее Минни», — еще четыре. Таким образом, всего восемь[373]. Создается ощущение, что так думают все рецензенты. Во всяком случае, я не встречал, чтобы кто-то аккуратно посчитал всех отвратительных персонажей. Один из постеров фильма, на котором изображены все главные герои, кажется, специально уводит зрителей по ложному пути.

Однако необходимо внимательно взглянуть на характеры главных персонажей. По моему убеждению, далеко не все из них являются омерзительными. Так, Джон Рут «Вешатель» — не просто не омерзительный персонаж, а положительный герой, точнее, псевдогерой. Мы узнаем, что Маркис Уоррен убивал людей (заживо сжег сорок семь молодых новобранцев-южан и даже янки, но не знал об этом). Крис Мэнникс воевал за южан, но тоже, кажется, остался незапятнанным — его назначают шерифом и, более того, за его голову не объявлена награда. Нам известно, что Джон Рут — северянин, но мы ничего не знаем о его прошлом. Мы не знаем, воевал ли он и, следовательно, убивал ли кого-нибудь вне закона, если вообще убивал. Зато мы знаем, что он никого не убивает. «Если в объявлении говорится „Взять живым или мертвым“, он привезет преступника живым». У него есть принципы. И даже определенная доля благородства. Он позволяет людям сесть в свой экипаж, хотя, очевидно, мог бы этого не делать; он считает, что палачу тоже надо зарабатывать на хлеб (но, кажется, это не единственный мотив его желания сохранять людям жизнь); наконец, он полагает, что у него сложная работа. Уоррен замечает, что это так, и поэтому ее надо облегчить, а не усложнять. Но Рут ее усложняет сознательно, рискуя собственной жизнью. А также именно он обращает внимание тех, кто зовет Уоррена «ниггером», что теперь это считается оскорблением, и ни разу себе этого не позволяет. Да, Рут бьет свою пленницу, но только в тех случаях, когда она этого просит, а еще он ее кормит. Однако при этом он не просто наивный, но и слишком доверчивый. Когда Рут гневно отзывается о «мародерах Мэнникса», Крис справедливо замечает, что тот формирует свое мнение по столичным газетам. И наконец, Джон Рут — единственный, кто верит в то, что Маркис Уоррен является «другом по переписке» Линкольна. Именно Мэнникс обращает внимание на то, что это абсурд: Крис не так уж и глуп, хотя и простоват. Разве Джон Рут «омерзительный человек»? И если уж говорить о восьми отвратительных персонажах, то это Джоди Домергю, Пит Хикокс, Джо Гейдж, мексиканец Боб, Дейзи Домергю, генерал Сэнфорд Смитерс, майор Уоррен и в меньшей степени Крис Мэнникс. Первые четверо жестоко убивают мирных людей, Дейзи убивает Джона Рута, генерал Смитерс совершил немало военных преступлений, как и майор Уоррен. Крис убивает только Дейзи — и то «в качестве первого и последнего деяния шерифа Ред Рока». Крис — расист, но расист в силу своего происхождения.


Еще от автора Александр Владимирович Павлов
Постыдное удовольствие

До недавнего времени считалось, что интеллектуалы не любят, не могут или не должны любить массовую культуру. Те же, кто ее почему-то любят, считают это постыдным удовольствием. Однако последние 20 лет интеллектуалы на Западе стали осмыслять популярную культуру, обнаруживая в ней философскую глубину или же скрытую или явную пропаганду. Отмечая, что удовольствие от потребления массовой культуры и главным образом ее основной формы – кинематографа – не является постыдным, автор, совмещая киноведение с философским и социально-политическим анализом, показывает, как политическая философия может сегодня работать с массовой культурой.


Престижное удовольствие. Социально-философские интерпретации «сериального взрыва»

Не так давно телевизионные сериалы в иерархии художественных ценностей занимали низшее положение: их просмотр был всего лишь способом убить время. Сегодня «качественное телевидение», совершив титанический скачок, стало значимым феноменом актуальной культуры. Современные сериалы – от ромкома до хоррора – создают собственное информационное поле и обрастают фанатской базой, которой может похвастать не всякая кинофраншиза. Самые любопытные продукты новейшего «малого экрана» анализирует философ и культуролог Александр Павлов, стремясь исследовать эстетические и социально-философские следствия «сериального взрыва» и понять, какие сериалы накрепко осядут в нашем сознании и повлияют на облик культуры в будущем. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.


Расскажите вашим детям

Многие используют слово «культовый» в повседневном языке. Чаще всего этот термин можно встретить, когда речь идет о кинематографе. Однако далеко не всегда это понятие употребляется в соответствии с его правильным значением. Впрочем, о правильном значении понятия «культовый кинематограф» говорить трудно, и на самом деле очень сложно дать однозначный ответ на вопрос, что такое культовые фильмы. В этой книге предпринимается попытка ответить на вопрос, что же такое культовое кино – когда и как оно зародилось, как развивалось, каким было, каким стало и сохранилось ли вообще.


Рекомендуем почитать
Вертинский. Как поет под ногами земля

«Спасибо, господа. Я очень рад, что мы с вами увиделись, потому что судьба Вертинского, как никакая другая судьба, нам напоминает о невозможности и трагической ненужности отъезда. Может быть, это как раз самый горький урок, который он нам преподнес. Как мы знаем, Вертинский ненавидел советскую власть ровно до отъезда и после возвращения. Все остальное время он ее любил. Может быть, это оптимальный модус для поэта: жить здесь и все здесь ненавидеть. Это дает очень сильный лирический разрыв, лирическое напряжение…».


Пушкин как наш Христос

«Я никогда еще не приступал к предмету изложения с такой робостью, поскольку тема звучит уж очень кощунственно. Страхом любого исследователя именно перед кощунственностью формулировки можно объяснить ее сравнительную малоизученность. Здесь можно, пожалуй, сослаться на одного Борхеса, который, и то чрезвычайно осторожно, намекнул, что в мировой литературе существуют всего три сюжета, точнее, он выделил четыре, но заметил, что один из них, в сущности, вариация другого. Два сюжета известны нам из литературы ветхозаветной и дохристианской – это сюжет о странствиях хитреца и об осаде города; в основании каждой сколько-нибудь значительной культуры эти два сюжета лежат обязательно…».


Пастернак. Доктор Живаго великарусскаго языка

«Сегодняшняя наша ситуация довольно сложна: одна лекция о Пастернаке у нас уже была, и второй раз рассказывать про «Доктора…» – не то, чтобы мне было неинтересно, а, наверное, и вам не очень это нужно, поскольку многие лица в зале я узнаю. Следовательно, мы можем поговорить на выбор о нескольких вещах. Так случилось, что большая часть моей жизни прошла в непосредственном общении с текстами Пастернака и в писании книги о нем, и в рассказах о нем, и в преподавании его в школе, поэтому говорить-то я могу, в принципе, о любом его этапе, о любом его периоде – их было несколько и все они очень разные…».


Ильф и Петров

«Ильф и Петров в последнее время ушли из активного читательского обихода, как мне кажется, по двум причинам. Первая – старшему поколению они известны наизусть, а книги, известные наизусть, мы перечитываем неохотно. По этой же причине мы редко перечитываем, например, «Евгения Онегина» во взрослом возрасте – и его содержание от нас совершенно ускользает, потому что понято оно может быть только людьми за двадцать, как и автор. Что касается Ильфа и Петрова, то перечитывать их под новым углом в постсоветской реальности бывает особенно полезно.


Литературное Зауралье

В предлагаемой вниманию читателей книге собраны очерки и краткие биографические справки о писателях, связанных своим рождением, жизнью или отдельными произведениями с дореволюционным и советским Зауральем.


Аннотации к 110 хорошим книгам

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.