Беспризорник Кешка и его друзья - [58]

— Дядя, помочь тебе хлеб носить? — спросил Кешка.

Возница промолчал.

— Брюхо болит… чо-то есть хочется, — надеясь разжалобить возницу, страдальчески сказал Корешок, гладя ладошкой по животу.

— Хозяин ругается! — отмахнулся возница, ловко доставая хлеб. А немного погодя добавил: — Ладно уж, таскайте, только быстро и не уроните булки.

Беспризорники от радости запрыгали. Когда возница становился к ним спиной, они украдкой отрывали от круглых булок «заусеницы» и незаметно жевали. Корешок думал: «А что если бы три булки дали? Все бы и съел!..»

Когда работа приблизилась к концу, вышел приказчик и разогнал мальчиков.

3

Над громадной базарной площадью, на которой разместилось бы целое городище, сотнями кружили голуби, а на земле, под ногами у лошадей, копошились воробьи.

Ярмарка шумела и клокотала. В центре толкучки, около фургона, плясала молодая черноокая цыганка. Она то легко взлетала, то скользила по насту, то прохаживалась по кругу, била в старинный тамбурин и звенела серебряными браслетами на запястьях, а расступившаяся толпа гудела: отовсюду неслись возгласы одобрения, хлопали ладоши.

Тут же рядом разбитной барахольщик махал подолом юбки перед носом старика:

— Купи, мужик, юбку! Купи!

— Зачем мне юбка? Ей цена — копейка в базарный день.

— Купи, чудак! Баба ругать не будет!

Он полез в жилетный кармашек, понюхал табаку, а потом круто повернулся к женщине-торговке и хлопнул ее тяжелой рукой по спине:

Эх, сыпь, Семеновна,

Подсыпай, Семеновна,

У тебя, Семеновна,

Юбка клешь, Семеновна!

Невдалеке, прямо на снегу, предприимчивый шулер разыгрывал из себя пьяного; тасуя колоду потрепанных атласных карт, он бойко выкрикивал:

— Ну с кем сыграем на интерес?! Шевелись, у кого деньги завелись! Красная — програё, черная — выграё! Ну, дядька Яков, ставь деньги на кон: рупь поставишь — два возьмешь!

Передразнивая шулера, Кешка крикнул:

— А два поставишь — шиш возьмешь!

— А ты, малыш, — отозвался шулер, — распроваливай отсюда! У тебя, малыш, в одном кармане — вошь на аркане, а в другом — блоха на цепи!

Ленька дернул Корешка за рукав:

— Наверно, пьяный? Или придуривается?

— Пошли, чо стоять? — подтолкнул Корешок Кешку.

Беспризорники обошли стороной древнего старика, продававшего в ведре из бересты приворотное зелье, и свернули к сбруйному ряду. Там на прилавках, стенах и дверях висели простые и выездные хомуты, вожжи, уздечки с медными кольцами и без колец, супони, седелки, чересседельники, подпруги, сыромятные ремни и постромки, попоны, брезентовые торбы. Здесь густо пахло колесной мазью.

Корешок увлекся конской сбруей. Он внимательно осматривал гужи, бубенцы и колокольчики, поводки и недоуздки, стремена. Уж больно понравилась ему плетеная казацкая нагайка! Он подошел ближе к прилавку, тронул гибкую нагайку рукой и сейчас же услышал:

— Голопупый, что пронюхиваешь? Не лапай — не купишь: кишка тонка! Задарма только дегтю могу дать.

— На чо мне деготь? Чо я буду с ним делать? — смутился Корешок, а сам еще раз потрогал нагайку.

— Братва, пошли в продуктовый ряд, — предложил Ленька.

На пути к продуктовому ряду друзья очутились в гуще беспорядочного потока лошадей и людей: извозчиков, крестьян из близких и далеких деревень, уссурийских казаков, барышников-цыган, интендантов американских, японских и чехословацких войск.

Здесь продавались, перепродавались и менялись гнедые русские битюги и орловские рысаки, цирковые кони и низкорослые монголки, выбракованные американские мулы и жирные китайские ломовые лошади, откормленные бобами.

Над всей базарной площадью клубился пар. Пахло сеном, конским потом и свежим навозом. Лошади ржали, фыркали, били о землю копытами, становились на дыбы. В разных местах слышалось щелканье бичей, раздавался свист.

Цыган и два деревенских мужика тут же, на санях-розвальнях, под одобрительные возгласы распивали магарыч — венец барышнической сделки.

Торг был в самом разгаре.

Пронырливый перекупщик расхваливал старого мерина. Ломовой извозчик заглядывал в зубы вороному коню, стараясь определить возраст, чтобы не дать маху. Усатый полтавский казак, в папахе набекрень, в добротном тулупе осматривал жеребца: не сбита ли холка, крепко ли стоит на ногах? Он то щупал ребра, то раздувал шерсть на боках: нет ли струпьев от шпор, то нагибался и по очереди брал ногу: целы ли копыта? При этом он приговаривал:

— Ну, стой, стой, дурачок! Тпру! Дай ножку, гнедок! Стой смирно!

По узкому проезду среди незапряженных коней на упитанной кобылице белой масти гарцевал цыган-пройдоха, с черной бородой, с массивной золотой серьгой в мочке и с ножом-чури за голенищем. В этот день он надеялся уехать с конской ярмарки на даровом коне, стать богаче на несколько десятков золотых рублей. Это веселило его барышническую душу. Завидя на дороге зазевавшегося Корешка, он заорал во всю глотку:

— Что хайло раззявил?! Дай дорогу, шалопай, а то копытом в рот заеду! — цыган подмигнул мужику, который участвовал в дележе барыша, за что обязан был поддакивать и набивать цену.

Корешок шарахнулся в сторону, а цыган, не слезая с лошади, решил с ходу кого-нибудь одурачить. Он жирной рукой хлопнул по плечу стоявшего рядом украинца: