— Нет… Я не стал бы утверждать, что она красива… Просто молода… Но я уверен, она не все мне рассказала… У нее круги под глазами, и она плохо выглядит…
— Ничего удивительного, если она ведет разгульную жизнь…
— Или если она беременна.
— Ну вот еще! Тебе не кажется, что это чересчур?
— Луиза, когда ждала ребенка, которому не суждено было родиться живым, выглядела точно так же.
Пьер взял меня под руку.
— Ты интересуешься ею потому, что она похожа на Луизу, да? Бедный старина Мишель…
Мы дошли почти до самого его дома.
— Ты не зайдешь поздороваться с Каролиной?
— Лучше завтра… Сегодня очень болит голова… Очень, как и всякий раз… Боюсь…
Вместо ответа Сандрей крепко пожал мне руку. Я был благодарен ему за то, что он не стал меня утешать.
— До завтра. Расскажешь, чем закончится эта история, но все-таки повнимательней следи за бумажником.
Наш ужин тет-а-тет прошел не очень весело. Голова болела все сильней, поэтому аппетита у меня не было. Моя знакомая сказала, что очень устала и потому есть не хочет. Глядя на нее, я все время думал о Луизе. Ноющий голос девушки теперь только раздражал, хоть совсем недавно вызывал во мне сочувствие. Она такая же трусливая, как Луиза… Луиза, бросившая меня. Я вдруг резко спросил:
— Вы что, больны?
Мой тон испугал ее.
— Вольна? Почему я должна быть больна?
— Если только вы не беременны.
Кровь отлила от ее щек, и она вдруг разрыдалась.
Удовлетворение, которое я испытал от того, что не ошибся в своих предположениях, не смогло компенсировать смущения, вызванного этой сценой. Несколько клиентов Жаррье смотрели на нас. Казалось, что они с особенной строгостью взирают на меня, и я занервничал.
— Замолчите! Замолчите же, ради Бога!
Подошла мамаша Жаррье узнать, что произошло. Я пожал плечами, показывая, что и сам не понимаю. Франсуаза Жаррье была славной женщиной. Во время оккупации она потеряла двух сыновей, но это не ожесточило ее, скорее наоборот. Она погладила лже-Альберту по голове.
— У вас не все в порядке, малышка?
— Я так несчастна, — всхлипнула девушка.
— Ладно, ладно, успокойтесь… Все может устроиться, кроме смерти.
Я взял свою спутницу за руку и потряс ее.
— Я приказываю вам замолчать! Я привел вас сюда не для того, чтобы устраивать скандал!
— Вы делаете мне больно!
Мадам Жаррье вступилась за девушку.
— Что с вами, Мишель? Вы с ума сошли? Посмотрите-ка на ее руку! Завтра на этом месте будет хороший синяк! Вам не стыдно?
Казалось, меня бьют по голове острием кинжала, боль ослепила… Хотелось вопить. Я уже не понимал, где нахожусь. Слово «стыдно» на несколько секунд отрезвило меня. Стыдно? Мне? Стыдно должно быть Луизе! Я путал двух женщин, ту, что была раньше, и сегодняшнюю. Передо мной сидела Луиза, такая же, как в тот день, когда распрощалась со мной. Сам того не желая, я закричал:
— Стыдно? А эта, что, хороша? Это ей должно быть стыдно, маленькой стерве!
Я различал враждебный шепот, смущенный гул вокруг себя. Но мне было наплевать. Я вернулся в прошлое двадцатилетней давности.
— На сей раз я не позволю тебе уйти, Луиза, слышишь? Я не позволю тебе уйти! Уж лучше убью собственными руками!
На помощь жене подоспел папаша Жаррье. Мне показалось, что он сказал:
— Я вам объясню… Он тяжело болен… — Он тихонько обнял меня за плечи, помогая подняться. — Пошли, Мишель, нужно отдохнуть…
Сам не знаю почему, но я вдруг расплакался. Жаррье вывел меня из зала, а его жена занялась Сесиль, о которой я совершенно забыл. Впрочем, я забыл обо всем, кроме чудовищной боли, разрывавшей мой череп.
— Вызвать доктора? — спросил папаша Жаррье, помогая мне раздеться.
Я хмыкнул.
— Доктора!.. Никто ничего не может для меня сделать!..
Я выпил две таблетки снотворного, чтобы погрузиться в спасительное забытье.
— Не буду закрывать дверь на ключ, чтобы можно было быстро войти, если вам что-нибудь понадобится…
Закрыв глаза, я жаждал погрузиться в сон, из которого обычно выходил отдохнувшим, спокойным, хоть и никогда не мог вспомнить о том, что со мной было накануне.
В мозгу постепенно прояснялось. Сознание возвращалось порциями. Приоткрыв веки, я постепенно начинал понимать, что вижу. Потом мало-помалу оживала память. Сколько времени я спал? Восемнадцать, двадцать часов? Пока я раздумывал над этим вопросом, в дверь постучали.
— Войдите.
На пороге появился папаша Жаррье.
— Ну что, мсье Мишель, как вы себя чувствуете?
— Освобожденным… Все кончилось.
Жаррье пересек комнату и открыл ставни. Я закрыл глаза от яркого света, залившего комнату. Он приблизился и внимательно посмотрел на меня.
— Не скажешь, что вы хорошо выглядите.
— Я никогда не выгляжу хорошо после приступов.
— Вам уже не больно?
— Нет. В котором часу я пришел вчера вечером?
— Около половины восьмого… Вы поужинали с малышкой…
— С малышкой?
И вдруг я вспомнил. Девочка, брошенная каким-то донжуаном из Сен-Клода, которая хотела умереть. Я рассмеялся.
— Надеюсь, ее приступ тоже кончился. Она уехала?
— Да.
— Ничего не просила мне передать?
— Нет.
Не знаю, было ли это плодом моего воображения, но мне показалось, что он не смотрел на меня так открыто, как обычно.
— Хотите завтракать?
— Только черный кофе. В котором часу я пошел спать?
