Беспокойные дали - [38]

— С чего ты взял, что я так думаю? — удивился Андрей

— Думаешь, думаешь. Квартира в центре Москвы, дорогая мебель, машина. Не ты первый так думаешь, — с ожесточением продолжал он. — Так вот знай, что столица это большая крысиная помойка, в которой идет постоянная борьба за выживание. По головам, по спинам, а если надо, то и по трупам — только вперед, только вперед. Без остановки. Иначе затопчут.

Макс снова налил. Жестким прострельным взглядом вперился в Андрея:

— Здесь нужны не мозги. Вернее нужны особые мозги. Чтобы двигаться по служебной лестнице, ты должен напрочь забыть о своем самолюбии, своих амбициях, своих способностях. Но, зато должен чувствовать шкурой, волосами, обонянием коньюктуру каждого дня, значимость каждого жеста, каждой фразы и желания шефа. Помнить наизусть дни рождения не только его и всех замов, но и всех их родственников, включая любимого попугая Кешу. И не просто помнить, а ненавязчиво, со вкусом, и главное в резонанс настроению приносить свои поздравления. Ты должен отслеживать отношение к себе и при первых признаках снижения к тебе интереса находить способ вновь доводить его до устойчивого состояния. Ты должен быть всегда под рукой, но не на глазах. И многое, многое чего ещё ты должен…

— По-моему, ты устал и на кого-то или на что-то сейчас обозлен, — попытался «закрыть» эту тему Платонов.

Но Горский уже «закусил удила» и остановить его было невозможно. Андрей, откинувшись на спинку кресла, приготовился слушать.

— Хренотня! Уж если на кого и обозлен, так на самого себя.

— Ну, уж тебе-то, как говорится, нечего Бога гневить! — пожал плечами Платонов.

— Брось ты, — оборвал его Макс. — Это внешне всё просто и красиво, а знаешь ли ты, дружище, каким образом всё это досталось?

— Не знаю. Да и незачем мне это знать. Чужая жизнь — потемки. А в потемках лучше не шастать.

Горский снова разлил по рюмкам.

— Может, хватит? — спросил Андрей.

— Не хватит! — рявкнул Макс.

В комнату заглянула Аксинья:

— Ты можешь потише? Ребенок спит!

Платонов поднялся:

— Давай на этом закруглим. Мне ещё ехать в Химки

— Сиди! Сегодня ты мой гость и никуда не поедешь! Нам надо поговорить!

— Завтра и поговорим. Зачем создавать лишние хлопоты Аксинье?

— Не завтра. Сегодня! — крепко сжал Андрея за локоть Макс.

Было видно, что норму свою он уже перебрал, и теперь важно было его сдерживать.

…Макс сидел с запрокинутыми за голову руками, сосредоточенно вглядываясь в висевшую напротив картину. На ней пыльный проселок петлял среди спелой ржи. Вдоль обочины лепились сиреневые головки репья и колючего татарника, да стайки белых ромашек. Поодаль небольшая березовая рощица, обласканная знойным ветерком, а вдали зеленела стена соснового бора. По лазоревому полуденному небу плыли пышные копны белых облаков.

— Хочу домой! В Сибирь! — глянув на Андрея, выдохнул Макс.— Мне надоело пресмыкаться и лизать задницы всем этим столичным ханжам.

Андрей никак не отреагировал на его стенания.

— Платонов, я завидую тебе! — неожиданно объявил Горский.— Я всю жизнь завидую тебе! — почти простонал он.

— Нашел, кому завидовать — пожал плечами Андрей.

–Не паясничай Платонов, — оборвал его Максим.— Ты всегда был в моем понимании очаровашкой; — пьяно настаивал Макс. — Именно очаровашкой в классе, в спорте, потом — синегюйсовым курсантом моряком, золотопогонным лейтенантом флота Российского. Этаким Печориным двадцатого века. Тогда, в последнюю нашу встречу, когда провожали тебя на Север, ты, не прилагая ни грамма усилий, посводил с ума всех наших девчонок. Марина, та, что подарила тебе, олуху, свою любимую библиотечку «Сокровищ мировой поэзии», как последняя дура, потом убивалась по тебе, а ты даже не соизволил написать ей и поблагодарить. Ты жестокий и эгоистичный, Платонов. Ты надменно проходишь через всех нас, как ледокол через сплоченные льды. Ты прёшь вперед сосредоточенно и твердо, не оглядываясь по сторонам, не замечая боли и страданий других, совершенно не заботясь о том, что творится там, за кормой в кильватерном следе твоих винтов…

— Аркадий, не говори красиво! — усмехнулся Платонов.

— Причем здесь Аркадий? — взвился Горский.

— Классика надо знать! — ответил Андрей. — Так тургеневский Базаров урезонивал своего друга

— Зря тратишь свою эрудицию, — огрызнулся Макс, — здесь нет прекрасных дам.

И его понесло дальше:

— Знаешь, как я завидовал тебе, когда узнал, что ты поступил в морское училище? Я выл, я не находил себе места. Потому что свершилась большая не справедливость. В училище должен был поступить я, а не ты. Я с детства мечтал быть военным. Ты не знаешь, а я в шестом классе рвался в суворовское, хотел, как отец, стать артиллеристом. Не получилось. Мать не отпустила. Потом в десятом классе упрашивал медицинскую комиссию не писать в освидетельствовании плоскостопие. Ни хрена! А ты запросто, можно сказать без всяких усилий — раз и в дамках! Твоё место в науке, в авиации, но уж никак не во флоте.

Это было что-то новое. Так Макс ещё никогда не раскрывался.

— А в авиационный ты не поступил, по своей глупости и твердолобости. Подумаешь, не добрал двух баллов. Ведь их запросто можно было добрать, надо было только найти подход к экзаменатору. Я же сумел пересдать математику и поступить! Но, куда там! Мы же гордые. Мы же принципиальные и прямолинейные как солнечный луч! А в училище вообще пошел неизвестно для чего. Так, по случаю: предложили — пошел, а не предложили бы — не пошел.