Беспокойные дали - [39]

Здесь Макс бил в десятку. Действительно, об училище Андрей никогда и не помышлял и военным стал случайно — пришла разнарядка в военкомат. Его вызвали и сказали: «Надо ехать». И он поехал. Но, даже став офицером, в душе оставался штатским человеком. Его всегда раздражала внешняя военная атрибутика, поэтому командирских дел старался избегать. А военная судьба оказалась благосклонной — он, в основном, был связан с техникой, с решением чисто инженерных задач и это его вполне устраивало.

Платонов с любопытством разглядывал возбужденного Макса и вдруг расхохотался.

— Чего ты ржешь? — обиделся тот.

— Да вот вспомнил, как я тебе у нас в сарае морду набил за то, что ты наврал, будто бы Танька Булгакова хочет со мной встречаться и просила тебя передать мне записку. Я как идиот поверил, пришел на свидание, а ты с Танькой и Ольгой наблюдали из-за кустов сирени и издевались надо мной. Мне потом Ольга рассказала, что Танька обещала тебя поцеловать при всех, если ты выманишь меня на свидание. Вот я тебе за это-то морду и набил. Ты всегда был авантюристом.

— Лучше быть авантюристом, чем таким дураком как ты, — взорвался Горский. — На гражданке ты со своим чистоплюйством пропал бы в два счета. Здесь действуют волчьи законы, а ты библейский ягненок и тебя либо мигом сожрали бы те, кто пошустрей, либо жизнь, подубасив, сделала бы зверем…

— Ладно, — сказал Андрей, — хватит заниматься самоистязанием. Каждый проживает свою жизнь и против этого не попрешь. У тебя своя тропа, у меня своя. Где лучше? Где хуже? Кто определит? Да и зачем? Давай-ка, уберем вещественные доказательства нашей бурной беседы, да и баиньки.

Макс молча налил себе полную рюмку, залпом выпил и ушел на кухню…

…В Москву, наконец, пришла зима. Завьюжило. Северо-восток работал на совесть: колючий, плотный снег мело почти параллельно земле. По вечерам в снежных зарядах едва угадывались уличные фонари, да причудливо извивались цветные шлейфы автомобильных огней. Андрей с Максом больше не виделись. Лишь изредка перезванивались. У обоих дел было невпроворот. Андрей мотался то в МВТУ на заседания секций, то в НИИ на «Пролетарскую». В гостиницу добирался поздно вечером. Наскоро перекусив, валился спать.

Встречи проходили в небольшом флигельке, спрятанном среди могучих тополей недалеко от центрального входа в институт. При входе вахтер каждый раз вежливо напоминал о необходимости всё лишнее (пакеты, сумки, свертки) оставлять в камере хранения и не забывать по окончании беседы делать отметку об убытии.

В комнате для бесед кроме обшарпанного письменного стола и четырех стульев ничего не было. Два больших, плотно зарешеченных окна давали много света, но грязно-охровая окраска стен делала пребывание в ней неуютным.

Платонова представили завлаборатроии Золотарёву Евгению Матвеевичу — элегантному пожилому человеку в строгом темно-синем костюме. Во время бесед с ним Андрея не покидало чувство настороженности. Возможно, причиной тому были цепкий взгляд серых подвижных глаз из-под очков в тяжелой роговой оправе и массивные неправильные черты одутловатого лица собеседника. Материалы, которые представил Платонов, Евгению Матвеевичу понравились. Одобрил он и схему предстоящего эксперимента, сделав, правда, несколько существенных замечаний по методике измерения параметров. На следующий день он сообщил, что о работах Платонова доложил заведующему отделом и тот дал «добро» на оформление официальных отношений.

— Но стоит непростая задача, Андрей Семенович, — подвел итог завлаб. — Вам необходимо получить разрешение 10-го управления Министерства Авиационной промышленности на сотрудничество с нами. В письме в МАП сошлитесь на наше предварительное согласие на совместные работы. К сожалению, это пока всё, чем можем помочь.

…Как ни странно, несмотря на неопределенность завершившихся бесед в головном институте, Платонов пребывал в отличном настроении, интуитивно предчувствуя, что всё окончится хорошо. Он давно подметил в себе интересную закономерность — чем сложнее создавалась ситуация, тем увереннее он себя чувствовал. В таких случаях в нем появлялась какая-то азартная злость, помогавшая решать, на первый взгляд, неразрешимые проблемы.

…На «Маяковской» в вагон влетели два возбужденных парня. Один патлатый и носатый, похожий на Гоголя, другой пухленький с добродушным веснушчатым лицом в шерстяной клетчатой кепке, как у коверного клоуна. Плюхнулись рядом, продолжая оживленно, пикироваться:

— Ты вспомни, как говорил Сенека,— горячился конопатый, — «Согласного судьба ведет!»

— Ну ты даешь! — взвился носатый. — Получается, что всё уже предопределено, и нужно только набраться терпения и ждать, пока её величество Судьба, куда — нибудь приведет! Так, что ли?

Он иронично посмотрел на товарища и, не дав ему возразить, с жаром продолжил:

— Чушь всё это. Судьбу делает человек собственными руками. И успех находится в прямой зависимости от значимости поставленной цели и количества приложенного для её достижения труда. Уж если кому следовать, так это Ницше. Он, по крайней мере, четко определил основную мотивацию человека: «Жизнь — это воля к власти!». Не в узком потребительском смысле, а власти над самим собой. Человек, обладающий властью над собой, держит Судьбу в ежовых рукавицах. А твой Сененка — обыкновенный краснобай. Это ещё император Калигула подметил. Он называл его философию «речами для ученых состязаний».