Беспаспортных бродяг просят на казнь - [15]

Тут особенно пригодились не так давно образованные «Суды чести», которые лихо расправлялись со всеми «прихвостнями буржуазной идеологии».

31-го января газета «Культура и жизнь» начала кампанию по раскрытию псевдонимов еврейских писателей – Холодов-Меерович и т. д. Оказывается все они пытались прикрыться русскими фамилиями. Вся дружная советская пресса («Культура и жизнь», «Советское искусство», «Литературная газета» и другие) в течение двух месяцев изобличали тлетворное влияние Запада, клеймили космополитов, разоблачали национальную принадлежность русских писателей: Бурлаченко-Бердичевский, Данин-Плотник, Жаданов-Лифшиц. Их обвиняли в ненависти к советскому народу, идеологической диверсии, создании литературного подполья. Оказывается, от них не отставали и наши славные художники, скульпторы и искусствоведы. В частности, в этот список попали Аркин и Эфрос, книги которых были у нас дома. «Профили» Абрама Эфроса уже тогда я читал с большим удовольствием, совершенно не подозревая, что он, оказывается, скрытый беспаспортный бродяга. Попал под удары художник с фамилией очень похожей на нашу – Давид Штеренберг. Хоть я и не очень понимал его живопись, но чувствовал, что снаряды ложатся все ближе и ближе.

Официальные данные мы получали из газет, неофициальную информацию мы получали только в одном месте – на Крещатике. При этом действовать приходилось крайне осторожно, так как по Крещатику гуляло много знакомых, но доверять можно было только избранным.

Каждый вечер часам к восьми на Крещатик высыпали массы старшеклассников. Ходили группами по несколько человек, причем мальчики отдельно, а девочки отдельно (сказывалось раздельное обучение). Если кто-то видел приятеля во встречной группе, он переходил в нее. Таким образом все эти группки тасовались, как карты в колоде, и, естественно, любые новости быстро распространялись. Если у какой-либо пары возникали более интимные отношения – они удалялись с Крещатика в Пионерский парк и устраивались там на скамейке в районе кинотеатра «Павлин» или за Патоновским мостиком в Первомайском парке.

Прогуливались мы от площади Ленинского комсомола до Бульвара Шевченко, по правой стороне если идти к Свидетелю (так неофициально называли памятник Ленину). Дело в том, что у каждой блатной группировки в центре Киева была своя зона влияния. За пределами Свидетеля начиналась зона влияния Вовки Безрукого, и прогулки по этой зоне были чреваты неприятностями (у него, действительно, не было одной кисти, и он славился своей жестокостью). На Большой Житомирской и Артема правили бал братья Бараны. Так что по вечерам мы туда тоже не ходили. Крещатик был более демократичным, и кроме того, у нас здесь был выход на местных авторитетов, которых было несколько: Пиня-банабак, Миша-беспалый, Цезарь…

В этот период у меня были три пассии, выбор между которыми еще не определился. Моя постоянная пассия – Ася, девушка весьма серьезная и самостоятельная из 33-й школы, вообще не любила ходить по Крещатику. Рита – веселая пышка из 57-й настраивала меня на крайне легкомысленный лад. И, наконец, с Верой я не знал как себя вести, так как к ней был неравнодушен мой приятель Валентин. Я старался не решать свои личные проблемы на Крещатике.

Прогулки по Крещатику сопровождались обычно чисто мужскими беседами. Обсуждались последние футбольные новости: кто лучший голкипер – Идзковский или Зубрицкий, почему на последнем матче весь стадион орал «Пашу на поле!», а как только его выпустили на поле, так же дружно орал «Пашу с поля!». Решали что делать, если на вечер в 13-ю женскую школу опять пригласят вентиляторов (летное училище) или бананов (артиллерийское училище). Название «вентиляторы» и «бананы» юные курсанты получили за эмблемы на погонах – пропеллер и мортира. Выясняли правда ли, что Березин стал мастером спорта по акробатике, Симкин – кандидатом в мастера по шахматам, Медведовский получил первый разряд по гимнастике, а Артемцева исключили за неуспеваемость и т. д.

В этот вечер, выйдя на Крещатик, я тут же присоединился к группе ребят с Софиевской улицы во главе с Горякой (Горячевым). Не успели мы пройти и одного квартала, как я наткнулся на Риту. Она была с подругой Ниной, такой же упитанной и жизнерадостной, как и Рита. Они предложили мне идти в парк к «Павлину», посидеть на скамеечке и побеседовать, только предварительно найти Эдика, который здесь где-то ходит, и позвать его с собой, потому что Нина сама стесняется к нему подойти. Рита была одета совсем по-летнему и выглядела весьма соблазнительно. Но у меня в этот вечер были другие, более серьезные планы. Я ей сказал, что у меня срочный разговор с приятелем, но как только я найду Эдика, я дам ей знать.

Возле Прорезной я встретил Розенфельда, который мне прояснил многое. Во-первых он мне сказал, что волна антисемитизма только набирает обороты, что еще неизвестно к чему приведут процессы над деятелями Еврейского Антифашистского Комитета, что все писатели и поэты, пишущие на еврейском языке, исключены из Союза писателей, что арестован поэт Гофштейн. Началась травля после статьи Пащенко в газете «Радянська Украина», закрыли альманахи «Хеймланд» и «Дер штерн», осудили писателя Леонида Первомайского. Кое-что я знал, так как начали травить моего дядю – профессора живописи Михаила Ароновича за формализм, но я думал, что это происки озверевших социалистических реалистов. Еще от Алика я узнал, что наша благороднейшая Зопа – махровая антисемитка, что она пролезла в партбюро и полна решимости бороться с беспаспортными бродягами и антипатриотами то-есть с еврейскими интеллигентами а также с их детьми не щадя своих сил. Кроме этого он мне сообщил, что не следует вообще беседовать на эту тему с кем попало. Избегать следует не так антисемитов, как Кравцова и Середенко, так как у них папаши служат в КГБ, хотя они об этом никому не говорят. И в заключение предупредил меня, что о нашем разговоре никто не должен знать.