Бесконечные дни - [2]

Observer

За один только потрясающий язык этот роман можно поставить выше других книг года. Эпическая по замыслу, но относительно небольшая по объему, книга Себастьяна Барри «Бесконечные дни» также подарила нам самого искусного рассказчика… Великий американский роман, который – так получилось – написан ирландцем.

The Times Literary Supplement

Назвать эту книгу современным шедевром – не преувеличение. Стиль автора нежен и экономен, как паутина паука. Повествование взбирается все выше и выше и в конце концов взрывается кульминацией, жестокой и эффектной, как удар под дых.

The Times

Феноменально… Эта книга – жизнеутверждающая в самом подлинном и истинном смысле этого слова.

Daily Mail

Эпичная книга, лиричная и удивляющая на каждом шагу… насыщенный и упоительный роман.

Independent

Тоби, моему сыну

Я видел усталого путника,

В лохмотьях одежда его.

Джон Матиас

Глава первая

Как в Миссури выкладывают покойников – любо-дорого поглядеть, не чета другим местам. Мы наших бедных солдат словно на свадьбу наряжаем, а не в гроб. Форма вычищена керосином, как при жизни они и не видывали. Лица чисто выбриты, будто бальзамировщик что-то личное имеет против усов. Кто при жизни знал рядового кавалерии Уотчорна, ни за что бы не признал его сейчас, без бакенбард на манер лорда Дандрири. И вообще, смерть делает из людей незнакомцев. Гробы, конечно, дешевенькие, но разве это главное. Поднимаешь тело в таком гробу, и дно провисает по-страшному. Дерево очень уж тонкое, скорей фанера, чем доска. Но покойники не возражают. Главное, чтобы нам было приятно на них посмотреть, хоть и в таких печальных обстоятельствах.

Это я рассказываю про самый конец моей первой военной кампании. Скорее всего, то был 1851 год. Пушок юности с меня уже постерся, и семнадцати лет, в Миссури, я записался добровольцем. Тогда брали всех, у кого руки-ноги целы. Даже одноглазого могли взять. Единственное место, где платили меньше самой скупой оплаты в Америке, была армия. И кормили там не пойми чем – сходишь до ветру после этой кормежки, и воняет просто жуть. Но тогда я и такому заработку рад был, потому что в Америке кто не работает хоть за гроши, тот голодает. Уж этот-то урок я усвоил. И мне уже до смерти надоело голодать.

Можете мне поверить: есть люди, которым по нраву солдатская жизнь, даже при скудном жалованьи. Во-первых, тебе дают коня. Пускай даже это кляча, замученная костным шпатом, пускай его мучают колики, пускай у него на шее зоб размером с глобус – но конь есть конь. Во-вторых, тебе дают форму. Пускай она не вершина портновского искусства, но все же это форма. Синяя, что твоя навозная муха.

Как на духу, в армии было славно. Мне стукнуло семнадцать или около того, точно не знаю. Не скажу, что в годы перед армией мне жилось легче. Но от всех этих танцев у меня мышцы наросли, и я стал этакий жилистый. Я худого не говорю про своих клиентов, наоборот. Бог свидетель, кто платит по доллару за танец, тот имеет право хорошенько пройтись по танцевальному залу и туда и сюда, и направо и налево.

Да, меня взяли в армию, и я этим горжусь. Благодарю Бога, что Джон Коул был моим первым другом в Америке, и в армии тоже, и последним, если уж на то пошло. Он был со мной на протяжении почти всей нашей чрезвычайно удивительной жизни на манер янки – отличной, куда ни посмотри. Он был всего лишь мальчишкой, как и я, но в шестнадцать лет уже выглядел мужчиной. Когда я его впервые увидел, ему было лет четырнадцать, совсем другой коленкор. То же сказал и владелец салуна. Время бежит, ребята, вы уже не дети. Смуглое лицо, темные глаза – индейские, как тогда говорили. Сверкают. Солдаты постарше во взводе говорили, что индейцы просто злые дети – злые мальчишки с пустыми лицами, готовые убить тебя на месте за просто так. Они говорили, что индейцев надо стереть с лица земли, что это наилучшая политика. Солдаты любят громкие слова. Наверно, так они храбрости набираются, сказал Джон Коул, понимающий человек.

Конечно, мы с Джоном Коулом вместе явились туда, где вербовали добровольцев. Два за одну цену, можно сказать. У него задница светилась из драных штанов, и у меня тоже. Как близнецы. Ведь из салуна мы ушли не в каких-нибудь там платьях. Вид у нас был как у маленьких нищих. Джон Коул родился в Новой Англии. Земля его отца вся истощилась, и двенадцати лет от роду Джон Коул пошел странствовать. Впервые увидев его, я подумал: вот мне приятель. Так оно и оказалось. Еще я подумал, что вид у него щеголеватый. Хоть лицо и обтянулось от голода. А встретил я его под изгородью в проклятом штате Миссури. Под изгородью же мы оказались оттого, что разверзлись хляби небесные. Мы были далеко от всякого жилья, на грязевых равнинах за Сент-Луисом. Там скорей утку на гнезде ожидаешь встретить, чем человека. Вот хляби разверзаются, я бегу в укрытие – и вдруг он там. А иначе я бы его ни за что и не увидел. Друг на всю жизнь. Странная, судьбоносная встреча, можно сказать. Удача. Но он первым делом схватился за острый ножичек, самодельный, из заточенной спицы. Собирался проткнуть меня, если бы ему показалось, что я хочу на него напасть. Он тогда, в тринадцать лет, был очень себе на уме, наверно. В общем, мы сидели под вышеупомянутой изгородью, разговорились, и он сказал, что его прабабка была индеанка. Ее племя давно выгнали с востока. И теперь оно живет на индейской территории. Он никого из своих индейских родичей никогда не встречал. Не знаю, зачем он мне это рассказал так сразу – может, потому, что я был очень дружелюбен, и, может, он решил, что потеряет внезапного друга, если сразу не расскажет о себе все плохое. Ну что ж… Я сказал ему, как лучше на это смотреть. Я-то – потомок уроженцев Слайго, которых постигла ровно такая же судьба. Нет, нам, Макналти, нечем особо кичиться.