Бесконечные дни - [13]
Белые не понимают индейцев, а индейцы – белых, сказал майор обычным ровным голосом, качая головой. От этого вся беда.
Ну вот, теперь мы боялись индейцев не меньше, чем голода, хотя и голод нас начинал побеждать.
Глава пятая
Представьте же наш ужас и отчаяние, когда эти оглала, конные, показались на горизонте. Две сотни, три – они никуда не двигались. От наших коней уже остались кожа да кости. Мы их поили, но кормить их нам было нечем. А ведь коням нужно вовремя поесть, травы и всего такого. У моего бедняги кости торчали, как железные рычаги. Уотчорн раньше был полноват, но теперь уже нет. Джон Коул стал такой тонкий, что, если б только вставить в него грифель, получился бы карандаш. Мы всего день как выехали в прерию, и коням там было нечего есть, разве кое-где пощипать только что проклюнувшихся зеленых травинок. Полдюйма. Слишком рано для травы. Мы жаждали увидеть фургоны, у нас была безумная мечта встретить стадо бизонов, они нам снились, стада из тысяч голов неслись, топоча, в наших снах, а потом мы просыпались в лунном свете и видели только месяц – желтый, как моча, и тонюсенький в холодной тьме. Температура падала в самый конец стеклянной трубки, и уже было так холодно, что трудно дышать. Ручейки пахли железом. По ночам солдаты спали, сбившись в кучу и завернувшись в одеяла, – мы выглядели как колония луговых собачек, спящих кучей в гнезде, чтобы выжить. Сопели через заиндевелые ноздри. Лошади топали ногами, топали и выдыхали щупальца морозного пара, цветы дыхания в темноте. А в этих иных краях солнце всходило на самую чуточку раньше, охотней, немножко похоже на пекаря, разводящего огонь в печи, чтобы городские хозяйки получили хлеб на восходе. О господи, это солнце, оно всходило, привычное и сухое, ему было плевать, кто его увидит таким – голым, круглым, белым. Потом пришли дожди, они шагали по земле, возбуждая новые травы, рушась с грохотом, молотя, как страшные пули, так что осколки и испыления земли танцевали яростную джигу. Семена травы напивались и пьянели от замыслов. Потом, после дождя, солнце лило свои лучи на землю, и широкая бесконечная прерия исходила паром, – куда хватает глаз, везде поднимается белый пар, и стаи птиц кружат, по миллиону в каждой туче, без мушкетона не достать, маленькие черные быстрые чудесные птички. Мы ехали себе дальше, и все это время, десять-пятнадцать миль, оглала двигались вместе с нами, наблюдая. Может, они удивлялись, почему мы не делаем привал, чтобы поесть. Ежева-то у нас и не было. Это Перл понял, что индейцы – сиу. Сказал, что узнал их. Не знаю, как ему удалось, ведь они были так далеко. Наших индейцев-шони, а они бы точно знали, забрал потоп. Теперь нас, поредевших, стало меньше, сотни две, может, без малого. Майор уже много дней не делал перекличку. Похоже, одному сержанту Веллингтону все было нипочем. Он знал сотни песен из горных краев Виргинии, вот право, сотни. И из них едва не тысяча – про бедную мать, умирающую в одиночестве, в разлуке с детьми. А голос у него был пронзительный, пронизывающий, скрипучий, аж душу продирал. И так миля за милей. И проклятые оглала-сиу, или кто они там были, двигались за нами, за каждым отдающимся болью шагом. Я уже начал думать, что лучше пусть они сейчас на нас бросятся и все будет кончено. Хотя бы мерзкие завывания прекратятся.
Ближе к полудню этого ужасного дня сержант вдруг встрепенулся и перестал распевать. Он показывает на равнину, где от группы всадников отделился один. У него высокий шест с флажком, который развевался на ветру. Майор остановил весь наш отряд и велел сгрудиться. Он построил нас в десять рядов по двадцать всадников в каждом, с мушкетами наизготовку, нацеленными на приближающегося индейца. Индеец на это вроде и внимания не обратил, а продолжал ехать к нам, и теперь мы видели его яснее. Потом он остановился на полпути. Просто сидел на лошади, а она слегка пританцовывала на месте, лошади так делают. Грызла удила, отступала на шаг, всадник ее снова придерживал. Он стоял ровно за пределами мушкетного выстрела. Сержант хотел попробовать, но майор его остановил. Потом майор как пришпорит лошадь и выехал из строя, поехал вперед по скудной траве. Сержант кусал губу, ему это не нравилось, но он не мог выразить возражение. Только прошипел: «Майор думает, что индейцы – джентльмены, как он сам».
И вот мы стояли там, и, конечно, мухи нас отыскали мгновенно – это нам в прерии нечем поживиться, а им очень даже. Они тут же пошли по ушам, лицам, тыльным сторонам ладоней. Проклятые мелкие черные черти. Но мы их почти не чувствуем, все подались вперед, словно желая подслушать переговоры, которые вот-вот начнутся, но на это надежды нет. Там, в прерии, майор как раз доехал до всадника, вот остановился, вот задвигались губы индейца, голова закивала, руки зашевелились, разговаривая знаками. Воздух так напряжен, что даже мухи, кажется, кусаться перестали. Лишь бесконечные травы сгибаются и распрямляются, показывая темное подбрюшье – спрячут, покажут. И от этого тихий шорох. Но главное – небо. Огромное бескрайнее небо – должно быть, до самого рая. Майор с индейцем проговорили минут двадцать, потом майор вдруг разворачивается и едет шагом обратно. Индеец смотрит на него, сержант уже начинает наводить мушку на индейца, как тот вдруг натягивает поводья и спокойно поворачивает к своим. Майор возвращается к нам – вроде бы бодро, конь у него хороший, дорогой скакун, хоть и отощал теперь.
Роман Себастьяна Барри «Скрижали судьбы» — это два дневника, врача психиатрической лечебницы и его престарелой пациентки, уже несколько десятков лет обитающей в доме скорби, но сохранившей ясность ума и отменную память. Перед нами истории двух людей, их любви и боли, радостей и страданий, мук совести и нравственных поисков. Судьба переплела их жизни, и читателю предстоит выяснить, насколько запутанным оказался этот узел.
От дважды букеровского финалиста и дважды лауреата престижной премии Costa Award, классика современной прозы, которого называли «несравненным хроникером жизни, утраченной безвозвратно» (Irish Independent), – «светоносный роман, горестный и возвышающий душу» (Library Journal), «захватывающая история мести и поисков своей идентичности» (Observer), продолжение романа «Бесконечные дни», о котором Кадзуо Исигуро, лауреат Букеровской и Нобелевской премии, высказался так: «Удивительное и неожиданное чудо… самое захватывающее повествование из всего прочитанного мною за много лет». Итак, «Тысяча лун» – это очередной эпизод саги о семействе Макналти.
В сборник произведений современного румынского писателя Иоана Григореску (р. 1930) вошли рассказы об антифашистском движении Сопротивления в Румынии и о сегодняшних трудовых буднях.
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
Лауреат Букеровской премии Джулиан Барнс – один из самых ярких и оригинальных прозаиков современной Британии, автор таких международных бестселлеров, как «Англия, Англия», «Попугай Флобера», «История мира в 10/2 главах», «Любовь и так далее», «Метроленд», и многих других. Возможно, основной его талант – умение легко и естественно играть в своих произведениях стилями и направлениями. Тонкая стилизация и едкая ирония, утонченный лиризм и доходящий до цинизма сарказм, агрессивная жесткость и веселое озорство – Барнсу подвластно все это и многое другое.
Юкио Мисима — самый знаменитый и читаемый в мире японский писатель. Прославился он в равной степени как своими произведениями во всех мыслимых жанрах (романы, пьесы, рассказы, эссе), так и экстравагантным стилем жизни и смерти (харакири после неудачной попытки монархического переворота). В романе «Жизнь на продажу» молодой служащий рекламной фирмы Ханио Ямада после неудачной попытки самоубийства помещает в газете объявление: «Продам жизнь. Можете использовать меня по своему усмотрению. Конфиденциальность гарантирована».
Впервые на русском языке роман выдающегося каталонского писателя Жауме Кабре «Я исповедуюсь». Книга переведена на двенадцать языков, а ее суммарный тираж приближается к полумиллиону экземпляров. Герой романа Адриа Ардевол, музыкант, знаток искусства, полиглот, пересматривает свою жизнь, прежде чем незримая метла одно за другим сметет из его памяти все события. Он вспоминает детство и любовную заботу няни Лолы, холодную и прагматичную мать, эрудита-отца с его загадочной судьбой. Наиболее ценным сокровищем принадлежавшего отцу антикварного магазина была старинная скрипка Сториони, на которой лежала тень давнего преступления.
Случайно разбитый стакан с вашим любимым напитком в баре, последний поезд, ушедший у вас из-под носа, найденный на улице лотерейный билет с невероятным выигрышем… Что если все случайности, происходящие в вашей жизни, кем-то подстроены? Что если «совпадений» просто не существует, а судьбы всех людей на земле находятся под жестким контролем неведомой организации? И что может случиться, если кто-то осмелится бросить этой организации вызов во имя любви и свободы?.. Увлекательный, непредсказуемый роман молодого израильского писателя Йоава Блума, ставший бестселлером во многих странах, теперь приходит и к российским читателям. Впервые на русском!