— Божья цель — отсеять глупцов! Дарий, давай!
Дарий обменялся со своим другом долгими взглядами. Со своим старейшим другом — своим учителем и своим учеником. Он видел блеск слез страдания в глазах Митоса.
— Не делай этого, — сказал тот. Почти умоляя. — Не заставляй меня смотреть, как ты умираешь.
— Могу я тебя попросить? — обратился Дарий. Митос с трудом сглотнул и не ответил. — Спаси герцогиню.
— Нет, — вмешалась Тереза. — Я не допущу этого. Если один из нас может быть спасен, это должен быть ты.
— Я не могу взять вас обоих. Ни один из вас не спасется, если ты сейчас не пошевелишься, — просил Митос, устремив взгляд на Дария. — Ты хочешь, чтобы я сказал — пожалуйста? Пожалуйста.
Дарий склонил голову.
— Забери ее отсюда. Это моя последняя просьба. Как к другу.
Он слышал, как Митос ругался, спотыкаясь в латыни, потом до него донесся сдавленный вскрик Терезы, схваченной Митосом. Краткая борьба. Тишина. Когда он поднял глаза, Митос мягко удерживал Терезу одной рукой, и она выглядела такой хрупкой, такой маленькой, такой юной.
— Бог благословит тебя за это, — сказал Дарий тихо. — Прощай, старый друг.
Митос открыл рот и закрыл его, как будто не в силах произнести ни слова. Затем резко повернул голову на звук шагов в коридоре.
Нет времени. Дарий поднял руку в благословении, когда дверь между ними тихо закрылась, отрезая свет, сочувствие, надежду.
Но она была в безопасности. Митос позаботится об этом.
Дарий сел спиной к стене, тьма снова сомкнулась вокруг него, жадными холодными пальцами нащупывая его слабые места. Тереза увела его на время, но темнота была упорной.
Это будет очень долгая ночь.
* * *
Митос получил бы удовольствие от фурора, вызванного на следующий день исчезновением Терезы; палачи, разумеется, были в ярости. Герцогиня дю Шен была ценной добычей, и теперь они должны довольствоваться простым приходским священником — не столь предвкушаемое зрелище.
Ноги Дария подкосились, когда он увидел повозку, ждущую на улице за воротами тюрьмы; он ковылял, зажатый между двумя охранниками, ослепленный мягким утренним светом. С чувством нереальности, которое грозило разрушить его разум, он прильнул к ограждению, повозки, когда она, груженая осужденными, покатилась по ухабистой мостовой.
— Никакого суда не было, — пробормотал он. Старая женщина, прикованная рядом с ним, не могла остановить слезы, чтобы ответить ему. Молодой человек, одетый скромно, как рабочий, повернулся взглянуть на него, его темные глаза были широко раскрыты.
— Мы осуждены заочно, — сказал он. — Преступления против революции. Эмиль Дюльсени. Я был репетитором…
— Детей виконта дю Мон, — Дарий закончил за него. Дюльсени удивленно моргнул.
— Да. Я знаю тебя, отец?
— Нет, — прошептал Дарий. Горло перехватило. — Я боюсь, мы не знакомы.
Все происходило именно так, как ему снилось — наводящая ужас дорога через весь город, тень гильотины приближается, рев толпы на Гревской площади.
«Бог должен за многое ответить», — послышался ему горький шепот Терезы, и он закрыл глаза. Не Бог.
Никоим образом не Бог.
Он держал глаза закрытыми, когда умер Эмиль Дюльсени; он уже видел это однажды. Когда толпа стала выкликать священника, и его длинная, длинная жизнь приблизилась к концу, он вздрогнул, хотя ожидал этого.
По крайней мере, он умрет при солнечном свете, не в темноте. Хоть в этом было утешение.
Он не вспоминал о Митосе, пока не споткнулся, и кто-то протянул ему руку; он посмотрел в измученное лицо своего друга и покачал головой.
— Я посадил ее на судно, — сказал Митос, — в Англию. Будь ты проклят за это, Дарий.
Дарий следил за выражением его лица, пока охранники не заставили его повернуться к гильотине.
Когда я иду через долину смертной тени
Отрезанная голова Эмиля Дюльсени смотрела на него снизу вверх из корзины, пока его привязывали к доске. Бедный мальчик.
Не убоюсь я зла.
Слезы преломляли картину перед его глазами, превращая день в великолепную игру света и цвета.
Дарий закрыл глаза и сказал:
— Бог да простит всех нас.
Он услышал щелчок рычага, когда палач отпустил лезвие.
Тишина.
В отдалении — вольная песня птицы.
Все должно быть уже окончено.
Толпа затихла, уставившись. Постепенно смущенный ропот пронесся сквозь нее, как буря из слов. Дарий открыл глаза.
Он с большим трудом поднял голову и увидел, что лезвие не упало. Веревка обмякла, но клинок висел там же, вопреки притяжению, вопреки здравому смыслу.
Его дыхание перешло в рыдание, он как будто почувствовал некую чудесную вспышку в своей душе.
Палач раздраженно крякнул и обратился за советом к человеку в строгой черно-белой одежде, с которой контрастировал лишь триколор кокарды — представителю революционного трибунала.
Они вдвоем взялись за раму гильотины и тряхнули ее.
Лезвие осталось на месте.
Палач дернул за веревку. Лезвие сдвинулось на долю дюйма, поймав солнечный блик — соскользнуло еще на дюйм и опять встало.
Толпа затихла. Дарий вслушался в тишину и глубоко в своем сердце услышал глас Божий.
— Отпусти его! — закричал кто-то. — Это чудо!
— Чудо!
— Да, отпусти его!
— Нет, убить его!
— Заткнись, ты шут, разве вы не видите Божьей воли! Отпусти кюре!
Это вырывалось из беспорядочного рева толпы. Та же толпа, что слаженно требовала его голову…
