Бесконечная история - [152]
— Вы шестеро — в Старую Галерею! — Еще чуть-чуть, и Арамона просто взорвется. — Остальные — спать!
Что ж, спать так спать. Доказать невиновность обвиняемых можно и другим способом. Опять же, наконец, отвести душу и объяснить господину Арамоне, кто он есть.
Колиньяру, и кто там еще был замешан, хватает соображения не опровергать кончину Сузы-Музы, однако это не мешает Арамоне зверствовать, а самому Эстебану — издеваться. И если Эстебана с прихвостнями не так уж сложно осадить словами, то Арамону приходится терпеть. Впрочем, и в положении козла отпущения находятся светлые стороны.
— Я знаю, эр Штанцлер говорил, что нам нельзя навлекать подозрения, — горячится Дик. — Но так точно нельзя!
Дик местами наивен настолько, что это смешно, но ощущать поддержку неожиданно приятно. С Окделлом они почти что в одной лодке, это понятно. А братья-бергеры, похоже, просто не любят несправедливость, не боятся Арамоны и не думают о политике. И Берто с Арно по крайней мере не гонят его с общих сборищ, хотя уж Савиньяку-то его точно любить не за что. Валентин мало говорит и много слушает, но вторая половина обучения в Лаик проходит куда лучше первой, несмотря на наказания и крики.
В последний перед выпуском приезд в Олларию Валентина встречает Удо Борн и с мрачным лицом рассказывает ему — со слов Штанцлера, разумеется, — о Высоком Совете и речи кардинала.
— Он открытым текстом запретил Людям Чести брать в оруженосцы герцога Придда. Мне очень жаль, Валентин.
Валентин уверен, что в Лаик по его лицу ничего нельзя понять, но, как оказалось, о Совете рассказали не только ему. И Колиньяр радостно делится новостями со всем «загоном».
— Если крикнут тебя, никто не скажет «нельзя». Это есть нарушение порядка, — говорит Йоганн, когда Катершванцы и Дик находят Валентина в саду.
А Дик кивает и говорит, что да, запретить нельзя, ведь в свое время Анри-Гийом Эпинэ взял Эгмонта Окделла, а фок Варзов — Рокэ Алву, хотя и тому, и другому настоятельно советовали иной выбор.
— Если бы отец мог, он бы обязательно! — почти клянется Дик, и Валентин кивает. Одкорытникам он верит, но… Эгмонт Окделл служит в Торке, и въезд в столицу ему все еще запрещен, фок Варзов заберет Катершванцев, про Эпинэ лучше вообще не думать. А вот есть ли среди оставшихся Людей Чести кто-то столь же храбрый…
Три дня — более чем достаточно, чтобы смириться с неизбежным, и, стоя на черно-белых плитах, Валентин испытывает лишь любопытство. Решится ли кто-нибудь пойти наперекор воле кардинала? И как будут сохранять лицо те, кто не решится?
Герольд зачитывает список. Валентин восьмой — неплохо, но и гордиться нечем. Впрочем, ему некого разочаровывать, а то, возьмут ли его сегодня, уж точно не зависит от номера, будь он хоть первым.
— Двадцать доблестных дворян предлагают свою жизнь, честь и шпагу тем, на чьих плечах держится королевство. Кто из Лучших Людей Талига изберет их в оруженосцы?
Фок Варзов просит отпустить Катершванцев, а потом Килеан-ур-Ломбах называет Эстебана. Тот наверх словно взлетает, и не скажешь, что недоволен, хотя комендант столицы — это все же не Первый маршал. Правда, всерьез надежды Колиньяра только сам Эстебан и воспринимал, а Арно и Берто — оба Алве родня и знавшие его не понаслышке — вообще смеялись. Но Эстебан — мальчишка, а вот для старших Колиньяров такой выбор Килеана — уступка или насмешка? Валентин слишком мало знает о реальной расстановке сил, чтобы сказать точно. А интересно.
Дальше все идет без сюрпризов — Первый адмирал называет Берто, генерал Давенпорт — Арно. А граф Ариго — Эдварда Феншо. Что ж, не придерешься. Потомственные вассалы должны начинать службу у сюзеренов, если есть возможность. А обещания, что обещания. Опять скучно… а затем маркиз Ноймар называет Дика, тот бросает на Валентина виноватый взгляд и тоже уходит наверх. Волки, конечно, Великой Талигойе не союзники, но не настолько, чтобы Дик потерял голову и полез в петлю. Пусть едет на север, хоть с отцом сможет видеться чаще. А вот что теперь, когда Дика взяли, будет делать генерал Рокслей? Наследника опального сюзерена взять в оруженосцы было бы достойно, а больше Людей Чести на плитах не осталось, только Валентин. И первую пятерку тоже разобрали, так что вы решите, генерал? Промолчите трусливо или вспомните данное слово?
Промолчал, и бьет полуденная пушка. Еще чуть-чуть, и останется только сочинить еще пару почетных дипломов.
— Валентин, герцог Придд, — раздается ленивый голос. — Я, Рокэ Алва, принимаю вашу службу.
Вот как. Шутка, поистине достойная Сузы-Музы, господин Первый маршал! Но что делать? Принести присягу человеку, утопившему восстание в болотах Ренквахи? Человеку, от чьей руки погиб Юстиниан, Юстиниан, восхищавшийся Вороном? Честь и ненависть требуют сказать «нет», но… Из Васспарда он ничего не сможет сделать, ни для себя, ни для братьев, ни для Дома.
Валентин поднимается наверх, и при виде этого холеного лица — первый красавец Талига, Леворукий его побери! — желание убить становится почти нестерпимым. И рука уже находит рукоять кинжала, но тут в голове звучит голос, похожий одновременно на Юстиниана, Корнелия и отца:
