Беседы с Оскаром Уайльдом - [11]

* * *

А вы следовали?

(Смеется.) Конечно нет. Но после постановки и грандиозного успеха пьесы «Веер леди Уиндермир» я осознал, что формула успеха, которую я могу воспроизводить с разными вариациями, — это создание современных салонных пьес, украшенных розовыми абажурами и приправленных остроумными эпиграммами и безвредными колкостями в адрес установленного порядка. Кроме того, удивительно, но театральные заправилы охотно платили мне приличные деньги, большую часть которых я, по-моему, потратил на мои финансово разорительные отношения с Бози.

* * *

А было во всем этом какое-то творческое удовлетворение?

Разумеется! Мгновенное признание и аплодисменты самого большого салона в Лондоне — театральной сцены в Вест-Энде.

Роковая дружба

Хотя все выглядело так, будто старший сбивает младшего с пути истинного, отношения между Оскаром Уайльдом и лордом Альфредом Дугласом такими не были. Дуглас, третий сын маркиза Куинсберри, уже имел гомосексуальные отношения с одним студентом в Оксфорде, и при попытке шантажировать его одной гомосексуальной связью он обратился к Уайльду за помощью. Уайльд, который уже был знаком с Бози и восхищался его поразительно красивой внешностью (а также такими привлекательными вещами, как его титул и стихи, которые он писал), не смог противостоять искушению… И именно тогда, как он впоследствии написал в De Profundis, все и началось.

* * *

На протяжении почти трех лет после вашего первого грандиозного успеха как автора пьесы «Веер леди Уиндермир» вы были практически неразлучны с Альфредом Дугласом, не так ли?

Не совсем. Наши отношения были бурными, и это еще мягко сказано. Мне больно говорить это, но то не была интеллектуальная дружба, ее целью не было творчество и обсуждение интересных тем, и тем не менее я позволил этой дружбе полностью подчинить мою жизнь. Интересы Бози не шли дальше хорошей еды, удовлетворения прихотей, поиска развлечений и удовольствий. В его жизни не было смыслов, одни аппетиты. Он восхищался моими произведениями, когда они уже были готовы. Он наслаждался блестящим успехом премьер моих пьес и последующими блестящими банкетами, но, когда он был рядом, я едва ли написал хоть одну строчку. Моя жизнь была в это время творчески бесплодна. Тем не менее он обладал качествами, которые я любил, и, хотя он и не стал моей литературной музой, он был отличным средством отвлечься от повседневности — пока не терял контроля над своим языком и эмоциями, не устраивал жутких сцен и не писал мне возмутительных и омерзительных писем. Эту жуткую манию он унаследовал от своего отца. Разумеется, за взрывами следовали раскаяние и примирение. Нужно было либо уступать ему, либо бросить его, и я всегда уступал. Помню, что временами я осознавал, что моя жизнь превратилась во что-то невозможное, ужасное, глубоко неправильное.

* * *

Вмешательство Куинсберри только ухудшало дело?

Несомненно. Отец Бози был вспыльчивым аристократом, который дурно обращался со своей женой и ссорился со всеми своими детьми. Фрэнсис, его старший сын и наследник, получил должность личного секретаря лорда Розбери в Министерстве иностранных дел как раз в то время, когда я впервые познакомился с Бози, и Куинсберри заподозрил, что их отношения стали более личными, чем полагалось по официальной должности. Ему это совсем не понравилось, так что известный всем в Лондоне секрет, что его третий сын состоит в романтических отношениях с Оскаром Уайльдом, «верховным жрецом декаданса», стал для него невыносимой новостью. Мы пару раз случайно встретились, когда я обедал с Бози в «Кафе-Рояль», и каждый раз расставались вполне дружески. Но он вскоре начал писать Бози письма, называя наши отношения грязными и отвратительными и угрожая отхлестать его, если он увидит нас вместе на публике. Бози приобрел револьвер и сказал, что, если его отец вздумает так поступить с ним, он застрелит его в целях самообороны. Таково было ужасное положение дел к лету 1894 года.

* * *

То есть угрозы были направлены против Бози, а не против вас?

Сначала так и было. Но где-то летом, кажется, в конце июня, его отец объявился в моем доме на Тайт-стрит с угрожающим видом. Я подумал, что лучше всего будет изобразить праведное возмущение, поэтому спросил его, пришел ли он, чтобы извиниться за публичные замечания, которые он делал по адресу меня и своего сына. Наверное, это было не самым дипломатичным решением, потому что Куинсберри разразился потоком грязных оскорблений по поводу моих отношений с Бози и того, что он назвал «отвратительным содомитским письмом», которое я написал его сыну. Вот это было досадно, причем я не мог понять, как он узнал о нем. Я действительно написал Бози прекрасное письмо о посланном мне сонете, а Бози был настолько беспечен, что оставил его в костюме, который отдал кому-то. Лондон есть Лондон, и вскоре на моем пороге появились шантажисты, но мне удалось справиться с ними, так что я уже решил, что все закончилось, — и тут появляется Куинсберри с той же угрозой. Когда я спросил его, обвиняет ли он нас с Бози в содомии, он ответил: «Я не сказал, что вы содомит, но вы так выглядите и таковым себя выставляете, что ничуть не лучше» — и пригрозил отлупить меня, если он снова застукает нас вместе. «Я не знаю, что полагается по правилам Куинсберри, — сказал я, — но в правилах Оскара Уайльда в ответ стрелять на месте. Так что прошу немедленно покинуть мой дом».