Беседы об искусстве - [81]
Тот, кто испытал эту систему, не чета другим.
Рисунок – мистическое заклятие линий, улавливающих жизнь!
Эти вещи были известны. Они принадлежат нам, как принадлежали древним, готическим, ренессансным мастерам. Они к нам возвращаются.
Реальность души, которую можно вложить в камень, заключить там на века! Наше желание обладать, укрощать и увековечивать – вот что мы вкладываем в эти глаза, в эти губы, которые вот-вот оживут и заговорят.
Разве не знаем мы географию нашего тела?
Эта грудь навеяна далекими, чуть округлыми склонами. Все опирается на общие формы, которые ссужают друг другу свои линии и вытекают одни из других. Это содружество форм.
Разум наблюдает их соответствие, единство, взвешивает их. Эти соответствия не так далеки, как мы полагаем: ибо мы всё разделили рассудком, не сумев воссоединить.
Эта первейшая форма разума, эта способность к обобщению доступна немногим. Она плохо понятна тому, кто не нашел ее сам.
Нас учат вещам, словно они разделены, и человек оставляет их разделенными. Редки те, кто готов к терпеливому усилию, которое потребно, чтобы собрать их воедино.
Секрет хорошего рисунка – в чувстве этих соответствий: вещи перетекают друг в друга, пронизают друг друга и взаимно проясняются. – Такова жизнь.
Скульптор делает непрерывное описание этих вещей, не теряя чувства их единства.
Пусть не будет швов, пусть все представляется как рисунок, сделанный разом.
Не забывайте, что стиль в рисунке – это единство, достигнутое изучением, а вовсе не каким-то идеальным вдохновением. Одним словом, это терпение, которое и есть скульптура.
Видите эту изливающуюся и все наполняющую своими чарами грацию? Это одухотворенная архитектура XVIII века, чьими украшениями пренебрегают, – несправедливо, ибо этот украшенный стиль сам синтез архитектуры.
Восхитительная приподнятость рельефа словно умножает выпуклости, добиваясь при этом большей простоты. Но эффект был бы иллюзорным, если бы этот «пассаж» не согласовывался со всеми прочими. Рельеф как раз и есть единство, и скульптор всегда будет ошибаться, если не сумеет ограничить этого протея – женщину! Он достигнет единства, вырвет его, лишь делая сумму профилей.
В античном мраморе все выпуклости округляются, углы сглажены. Изгибы подсказаны самими Грациями. Ни у какого другого народа, кроме греков, не было этой жизненной гибкости, этой юности. У Франции были тонкость, остроумие, быть может, ей не хватало этой божественной теплоты, мягкости рельефа. Порой во французской скульптуре случается, что восхитительное бедновато, утонченному не хватает профиля, а невыразимому достоверности; зато чувственное в избытке. – Достоинство формы более строго, более спокойно, оно нормально, как небеса.
Нет жесткости в греческом мраморе, этом образце из образцов. Заполняя пустоты, смягчая лишние, мешающие выступы – поскольку вечная атмосфера в конце концов все равно их обточит, – греческий художник добился такой формы, которая становится частью среды, частью самой этой атмосферы. Он работал с лихорадочным пылом, но трезво и не позволял себе предать природу – скудостью, убогостью, холодностью. Так он осуществил свое бессмертное творение, которое современный художник открывает для себя и постигает с помощью терпеливой учебы, через двадцать лет после того, как увидел впервые, – и тогда он тоже может бросить вызов мрамору и даровать свое творение поэтам.
Лувр. – Форма божественного обнаженного тела! Моя память с чувственным благоговением беспрестанно возвращается к Венере Милосской, кормилице моего разума.
Именно совершенство полированных конечностей приходит мне на ум, когда я думаю об этих просторных залах, украшенных драгоценным мрамором. На всем этом лежит священный отпечаток храма; он сохранился до сих пор. Я узнал ее! Эту величественную нагую фигуру; она очистила меня, наполнила мою жизнь, мою душу и мое искусство, которое будет последним прибежищем моей души, моей последней мыслью.
Рельеф – сила, приобретенная изучением закона солнечных эффектов. Одушевленная таким образом, эта сила становится частью жизни, проникает в произведение, как кровь, чтобы в нем заструилась красота.
Это не мертвое знание, которое можно отбросить и снова взять по собственной воле. Когда традиция – утраченный закон, это надолго: уж мы-то об этом кое-что знаем – мы, кого ужасает современная анархия, кто видит, как рушатся шедевры под кирками идиотов, и кого тиранизирует невежественное большинство.
…Но разве невежды не имеют права на жизнь? Может, они даже полезны во всеобщей жизни? Не им ли поручено создать ночь, куда должен вернуться купол, шпиль?
• Да.
В танагрских статуэтках есть что-то женственное; неброская грация драпированных конечностей, выражающих углубленность души. Оттенок, не выразимый словами.
Египетское искусство притягивает меня больше всего. Оно свободно от примеси. Обольстительная элегантность духа во всех произведениях.
Резьба
Резьба по своему духу, по своей сути означает, представляет собой самую мысль мастера.
Кто ее видит и понимает, видит сам памятник.
Ее нежность – это нежность самой природы; ее жизнь – жизнь всего здания. В ней вся сила архитектуры, она выражает всю ее мысль.
Кто такие интеллектуалы эпохи Просвещения? Какую роль они сыграли в создании концепции широко распространенной в современном мире, включая Россию, либеральной модели демократии? Какое участие принимали в политической борьбе партий тори и вигов? Почему в своих трудах они обличали коррупцию высокопоставленных чиновников и парламентариев, их некомпетентность и злоупотребление служебным положением, несовершенство избирательной системы? Какие реформы предлагали для оздоровления британского общества? Обо всем этом читатель узнает из серии очерков, посвященных жизни и творчеству литераторов XVIII века Д.
Мир воображаемого присутствует во всех обществах, во все эпохи, но временами, благодаря приписываемым ему свойствам, он приобретает особое звучание. Именно этот своеобразный, играющий неизмеримо важную роль мир воображаемого окружал мужчин и женщин средневекового Запада. Невидимая реальность была для них гораздо более достоверной и осязаемой, нежели та, которую они воспринимали с помощью органов чувств; они жили, погруженные в царство воображения, стремясь постичь внутренний смысл окружающего их мира, в котором, как утверждала Церковь, были зашифрованы адресованные им послания Господа, — разумеется, если только их значение не искажал Сатана. «Долгое» Средневековье, которое, по Жаку Ле Гоффу, соприкасается с нашим временем чуть ли не вплотную, предстанет перед нами многоликим и противоречивым миром чудесного.
Книга антрополога Ольги Дренды посвящена исследованию визуальной повседневности эпохи польской «перестройки». Взяв за основу концепцию хонтологии (hauntology, от haunt – призрак и ontology – онтология), Ольга коллекционирует приметы ушедшего времени, от уличной моды до дизайна кассет из видеопроката, попутно очищая воспоминания своих респондентов как от ностальгического приукрашивания, так и от наслоений более позднего опыта, искажающих первоначальные образы. В основу книги легли интервью, записанные со свидетелями развала ПНР, а также богатый фотоархив, частично воспроизведенный в настоящем издании.
Перед Вами – сборник статей, посвящённых Русскому национальному движению – научное исследование, проведённое учёным, писателем, публицистом, социологом и политологом Александром Никитичем СЕВАСТЬЯНОВЫМ, выдвинувшимся за последние пятнадцать лет на роль главного выразителя и пропагандиста Русской национальной идеи. Для широкого круга читателей. НАУЧНОЕ ИЗДАНИЕ Рекомендовано для факультативного изучения студентам всех гуманитарных вузов Российской Федерации и стран СНГ.
Эти заметки родились из размышлений над романом Леонида Леонова «Дорога на океан». Цель всего этого беглого обзора — продемонстрировать, что роман тридцатых годов приобретает глубину и становится интересным событием мысли, если рассматривать его в верной генеалогической перспективе. Роман Леонова «Дорога на Океан» в свете предпринятого исторического экскурса становится крайне интересной и оригинальной вехой в спорах о путях таксономизации человеческого присутствия средствами русского семиозиса. .
Д.и.н. Владимир Рафаилович Кабо — этнограф и историк первобытного общества, первобытной культуры и религии, специалист по истории и культуре аборигенов Австралии.
Джек Керуак дал голос целому поколению в литературе, за свою короткую жизнь успел написать около 20 книг прозы и поэзии и стать самым известным и противоречивым автором своего времени. Одни клеймили его как ниспровергателя устоев, другие считали классиком современной культуры, но по его книгам учились писать все битники и хипстеры – писать не что знаешь, а что видишь, свято веря, что мир сам раскроет свою природу. Именно роман «В дороге» принес Керуаку всемирную славу и стал классикой американской литературы.
Один из лучших психологических романов Франсуазы Саган. Его основные темы – любовь, самопожертвование, эгоизм – характерны для творчества писательницы в целом.Героиня романа Натали жертвует всем ради любви, но способен ли ее избранник оценить этот порыв?.. Ведь влюбленные живут по своим законам. И подчас совершают ошибки, зная, что за них придется платить. Противостоять любви никто не может, а если и пытается, то обрекает себя на тяжкие муки.
Сергей Довлатов — один из самых популярных и читаемых русских писателей конца XX — начала XXI века. Его повести, рассказы, записные книжки переведены на множество языков, экранизированы, изучаются в школе и вузах. Удивительно смешная и одновременно пронзительно-печальная проза Довлатова давно стала классикой и роднит писателя с такими мастерами трагикомической прозы, как А. Чехов, Тэффи, А. Аверченко, М. Зощенко. Настоящее издание включает в себя ранние и поздние произведения, рассказы разных лет, сентиментальный детектив и тексты из задуманных, но так и не осуществленных книг.
Роман знаменитого японского писателя Юкио Мисимы (1925–1970) «Исповедь маски», прославивший двадцатичетырехлетнего автора и принесший ему мировую известность, во многом автобиографичен. Ключевая тема этого знаменитого произведения – тема смерти, в которой герой повествования видит «подлинную цель жизни». Мисима скрупулезно исследует собственное душевное устройство, добираясь до самой сути своего «я»… Перевод с японского Г. Чхартишвили (Б. Акунина).