Беседы о литературе: Восток - [67]
Ионеско видит мир особым образом. «Мне нужна только живопись, чтобы жить. Если я перестану рисовать, то совсем отчаюсь.
Цвет и только цвет, только язык цвета внятен мне. Краски еще живы для меня, а слова утратили смысл, цену, всякую выразительность. Краски принадлежат настоящему; они поют, они принадлежат этому миру и, кажется, соединяют меня с Другим миром (слово “другой” он пишет с большой буквы. – Г.Ч.). Я нахожу в них то, что утрачено словом. Они – само слово: рисунок и особенно цвет есть слово, язык, сообщение, жизнь, – всё, что связывает меня с остальным миром, с универсумом. Они приближают меня к Нему, дают мне жизнь». Приближают меня к Нему… Это слово написано тоже с большой буквы. Значит, речь идет о Боге. И этот текст находит неожиданное продолжение в одной из последних записей.
Ионеско пишет: «У меня вышла симпатичная гуашь. Когда получается прекрасное, Бог порой удостаивает вас улыбкой». «Нечаянная радость. Вопреки убийствам, террористам, бомбам, закладываемым в квартале, Войне, землетрясениям, опустошающим мою Румынию, – всё же хоть чуть-чуть, несмотря на страх, что кончатся деньги… несмотря на всю гнусность моего существования и муки тщеславия, помнить, знать, что Господь думает обо мне; несмотря на всё это – сентябрьское солнце, в котором – а вдруг? – улыбка Господа».
Эти, такие светлые, размышления писателя сменяются удивительно грустными: «Усталость совершенно бесплодна. Находясь в плену усталости, человек не может выходить на Духовную Битву. Усталый не может рисовать. Писать. Ходить. Сидеть на месте. Усталый не может даже отдохнуть». Так писал уже очень старый писатель, которого, надо сказать, если не травили, то почти травили – за то, что он был принципиальным и стойким врагом советского режима. За то, что он, скажем, Соглашение о безопасности [и сотрудничестве] в Европе, подписанное в Хельсинки европейскими лидерами, Президентом Соединенных Штатов и Брежневым, назвал вторым Мюнхеном, капитуляцией перед коммунистической диктатурой.
«Носорог». Это была пьеса, которая сделала Ионеско знаменитым на весь мир. Это пьеса, в которой одни узнали фашизм, другие – коммунизм, третьи – какую-то иную форму тоталитаризма. Давайте посмотрим, как сам Ионеско размышляет о своей пьесе в беседе с Фредериком Товарнити для журнала «Экспресс».
«Вы автор пьесы, которую играют во всём мире. “Носорог” – история города, в котором люди превращаются в носорогов. В Вашем творчестве часто появляются термины риноцерос, риноцерит. Похоже, что эта тема Вас неотступно преследует всю Вашу жизнь?» – «Вплоть до того, – отвечает Ионеско, – что стала моим наваждением». – «Что же такое риноцерос, риноцерит?» (Риноцерос – это по-гречески носорог. Риноцерит, таким образом, – носорожья болезнь.) Ионеско отвечает: «Риноцерос – это человек готовых идей. В пьесе я просто хотел рассказать об идеологическом заражении. Впервые я пережил его в Румынии, когда интеллигенты становились постепенно нацистами и антисемитами, “Железной гвардией”. Интеллигенция в ту пору была крайне “правой”, теперь она крайне “левая”». – «Что Вы хотите этим сказать?» – «Риноцерит нынешний, – говорит Ионеско, – похож на тот, что был тогда, сменились только знамена. Сегодня мы наблюдаем расцвет крайне левого риноцерита».
Итак, риноцерит – это болезнь готовых идей, своего рода идеологическое заражение, когда человек перестает думать и начинает жить готовыми идеями. «Риноцерит сегодняшний, – говорит Эжен Ионеско, – похож на тот, что был тогда, сменились только знамена». – «Почему Вы выбрали, – спрашивает журналист, – образ риноцероса, носорога?» – «Я искал животное страшное, тупое, которое ломится, не сворачивая. Перелистывая Ларусс, я наткнулся случайно на слово и изображение риноцероса. Вообще-то слово это я нашел как будто снова; я его уже использовал раньше в моем личном румынском дневнике в тридцатые годы и совершенно позабыл о нем. Интересно получилось. Но риноцерос, по-моему, это не вполне то слово, которое нужно. Потому что риноцерос – животное-одиночка. Использовать следовало бы слово “баран”». – «В общем, – говорит Фредерик Товарнити, – с животным Вы ошиблись?» Ионеско: «Да, ошибся. Слово я выбрал не очень точно: в конце концов, носороги стадами не ходят, слово “баран” подошло бы лучше, ибо речь здесь идет о некоей коллективной эпидемии. Однако же и слово “баран” тоже не вполне годится, так как баран – животное смирное. Мне бы нужно было сказать “свирепый баран”. Поэтому носороги – это бараны, которые становятся бешеными. Вы помните тот знаменитый пассаж у Рабле, где Панург бросает барана в море, а все остальные устремляются за ним? Это и есть синдром
