Беседы о литературе: Восток - [171]
Смысл исповеди – в ее тайне. Человек исповедуется Богу, священник (если это в церкви) – только посредник. Как человек он, безусловно, не знает, не должен знать того, чтó вы сказали. Тем более что вы не ему говорили. Во время исповеди слышит вас только лишь «Видяй втайне»[183].
Вот почему литературная исповедь представляется мне необычайно надуманным, претенциозным и даже лживым жанром. Там, где начинается исповедь, книга должна закрываться, смысл ее – только в приуготовлении…
«И совсем не в мире мы, а где-то…»[184]
Там, где обыдённость становится чудом…
Книги – не люди. Не в книгах мудрость, а в людях.
Но как обойтись без книг?..
Pensées
Назначение этой книги – доставить своеобразное удовольствие моей родне и друзьям: потеряв меня (а это произойдет в близком будущем), они смогут разыскать в ней кое-какие следы моего характера и моих мыслей и благодаря этому восполнить и оживить то представление, которое у них создалось обо мне. Если бы я писал эту книгу, чтобы снискать благоволение Света, я бы принарядился и показал себя в полном параде. Но я хочу, чтобы меня видели в моем простом, естественном и обыдённом виде, непринужденным и безыскусственным, ибо я рисую не кого-либо иного, а себя самого.
Мишель Монтень
NB. Здесь 59 отрывков[185]; некоторые (40–44) очень неудачны, но в целом эта тетрадка представляет собой неплохой автопортрет.
Г.Чистяков
1. Тарту (в письмах я называл его, конечно, Dorpat) – город вполне современный и отнюдь не немецкий, но для меня это был как бы второй Гейдельберг, разумеется, не сегодняшний, а «город-университет» времен Новалиса и Л.Тика. Быть может, я действительно застал в Тарту нечто романтическое, хотя виной всему скорее было только лишь собственное мое «гейдельбергское» настроение, ибо всё, что здесь напоминает Гейдельберг, – это не больше чем бутафория. Когда я это понял, то, чтобы не сделаться нигилистом, решил убежать из Тарту и, поселившись на эстонском хуторе, стал сочинять стихи в духе немецких романтиков. Стихи были удивительно плохи, но солнце светило, а всё окружающее сияло. Эстонский пастор, ныне умерший, с которым я познакомился там и почти подружился, называл мои элегии «замешательными», хотя признал он меня, безусловно, не за стихи, а за латинский язык и классическое образование. «Attollo oculus meus in montes, unde veniet auxilium mihi. Auxilium meum a Dominum, qui fecit coelum et terram[186]. Это не Новалис, это настоящая поэзия. Новалис родился всего двести лет назад, а его стихи уже умерли. Propheta[187] жил на целых три тысячи лет раньше, но его стихи, мой дорогой, не умерли и никогда не умрут. Carmina morte carent[188], – так, кажется, пишет Ovidius. В Тарту Вы не нашли того, что искали. Вы искали девятнадцатый век, а теперь двадцатый, и тот кончается. Мы не должны горевать о прошлом, наше дело – думать о будущем». 20.V.1978
2. В субботу перед Троицей я возвращался домой в половине десятого вечера: было очень тепло и удивительно тихо. Я шел и с наслаждением, которое невозможно выразить на бумаге, вдыхал воздух, полный запахом сирени. Ее огромные букеты несли чуть ли не все попадавшиеся мне навстречу люди. На небе ни облачка; освещенное солнцем, только что скрывшимся за горизонтом, оно кажется невероятно глубоким. В ушах звучат слова из завтрашнего Акафиста: «Прииди, Великий и в малом цветке, и в небесной звезде»[189]. Прииди, равно чудный и в пении птиц, и в гласе Архангелов. Спадает дневная жара. Так хорошо бывает лишь в храме. Если бы не надо было [идти] домой, я бы сел на скамейку и долго не уходил отсюда. То умиротворение, что вечером, а более всего после жаркого летнего дня нисходит на природу, то состояние природы, когда благодать особенно явственно чувствуется во всём, что нас окружает, не изобразил, пожалуй, ни один поэт. Но в напеве древнего гимна оно выражается предельно полно: «Пришедше на запад солнца, видевше свет вечерний…»[190] 5.VI.1982
3. Что ж поделаешь… Если бы у меня был герб, то на нем пришлось бы написать девиз: «Что ж поделаешь…» [Июнь 1982 года]
4. Все мои силы и, к несчастью, вся нервная энергия, а не только физические силы давно уже уходят на борьбу за существование, а попросту говоря – на быт. В начале мая я, увы, не заметил даже того, что на деревьях распустились листья, а теперь с удивлением увидел, что весна уступила место лету. 14.VI.1982
5. Даже по-старому уже июнь. Первое июня. К тому же, первый день поста Св. Апостолов. Уже неделя как в Москве стоит холод, неделя, то есть с самого Духова дня. Но время всё равно идет. Сирень отцвела. Что ж поделаешь… Москва полна сирени. Троицын день. Сладкие воспоминания детства… [14.VI.1982]
6. Тоска как болотные травы, увы, Опять овладела душою, Но могут ли выразить эту тоску Слова… Что же это со мною? Ведь слов назначение именно в том, Чтоб мысль надлежащую форму В словах обретала, а ужас тоски Неизобразим на бумаге.
