Берко кантонист - [37]

— Да уж знаю, не учи!

Супруга Онучи поставила на таганок сковороду. Кантонисты тихо пробрались во двор.

— Сенька, ты полезай на крышу. Да помни, побежишь — у калитки подпрыгни повыше.

— Ладно, знаю.

— Не греми сапогами-то. Принимай ведро.

Сенька полез на крышу, а Петров с товарищем, протянув в калитке на аршин от земли веревку, опять прокрались в палисадник и к окошку.

На сковородке над огнем шипело масло. Огонь весело пылал. Онуча выпивал, запрокинув голову; видно было, как у него играет кадык.

— Что это, мать, будто на крыше загремело? Что бы это такое?

— Что такое? Кот конечно, — ответила супруга Онучи и тут же завопила: — Ах, матушки!

Огонь на шестке зашипел и погас. Супруга Онучи, отплевываясь, вытирала фартуком лицо. С шестка на пол по чисто выбеленной печке бежали грязные потеки.

На крыше Сенька громыхнул ведром и покатился вниз.

Онуча выскочил в сени.

— Мяу! Мяу! Мяу! — завопили в один голос кантонисты.

Сенька козлом скакнул в калитку. Онуча чуть его не поймал, но тут же повалился через натянутую в калитке поперек веревку вниз лицом.

Кантонисты ринулись, мяукая и фыркая, в овраг с обрыва. Из-под ног их сыпалась земля, сгибались и, треща, ломались ветки.

2. Пытка

В заведении не было обыкновения, чтобы офицеры посещали роты после зори: это было иногда небезопасно. Командир четвертой роты Одинцов только потому пришел в казарму, что так было приказано батальонным: лично досмотреть, как выносит экзекуцию Берко Клингер.

Одинцов прибыл в четвертую роту несколько минут спустя после того, как Берко упал под тяжестью амуниции, которая едва была по силам и рослым солдатам. Над Берком хлопотали, вызволяя его, Штык и Бахман. Онучи не было.

— Где Вахромеев? — строго спросил Одинцов.

— Фельдфебель изволили, ваше благородие, уйти на часик домой покушать, — ответил Бахман.

— Ступай в лазарет, — приказал Штыку ротный, — приведи фельдшера. Захватите носилки. Он, кажется, готов.

Одинцов наклонился к телу Берка, вытряхнутому из ременных перевязей, и пощупал рукою сердце.

— Нет, еще будто бы бьется.

Берко без дыхания лежал, свалясь комочком, среди разбросанного по полу снаряжения.

Одинцов закурил трубку и зашагал взад и вперед по коридору.

На лестнице тяжелые шаги. Это вернулся Онуча. Он шарил по стене рукой, будто шел в потемках. Завидев офицера, Онуча против правил прикрыл нос рукою.

— Что с тобою, Вахромеев? — крикнул Одинцов. — Опусти руку.

— Виноват, ваше благородие, я… такая темень на дворе: я зацепился о пенек и немного повредил нос.

— Да ты совсем пьян, голубчик — воскликнул Одинцов.

— Никак нет, ваше благородие.

— Подойди сюда! Давай маску!

Фельдфебель выставил вперед лицо. Ротный командир ударил Онучу справа и слева, приговаривая:

— Тебе что приказал батальонный командир: быть здесь неотлучно? А ты куда, подлец, ушел? Да еще насвистался!

— Виноват, ваше благородие, подкрепился, а закусить не пришлось: озорники какие-то, полагаю из старшей роты, через трубу в печь помоев налили. А супруга моя, Аграфена Сергеевна, как раз татарские биточки готовила. Всю ей личность запакостили… Вот не пришлось закусить, ну, и развезло малость, ваше благородие. Она без закуски сильно берет.

— Довольно болтать, иди проспись.

— Слушаю, ваше благородие.

Онуча ткнулся в косяк двери ровной канцелярии, где была его койка, едва устоял на ногах и со словами: «Пожелаю вам спокойной ночи и приятных снов, ваше благородие» — нырнул в дверь, ощупью нашел койку и повалился на нее.

Из лазарета принесли носилки. Фельдшера не добудились. Берка подняли на носилки. Он очнулся и смотрел бессмысленно вокруг.

— Живуч же ты, братец, — ласково сказал Одинцов, проведя рукою по лбу Берка, и тотчас гадливо отер руку о полу: лицо мальчишки было покрыто липким потом.

Лазаретный солдат со Штыком понесли Берка в больницу. Одинцов сказал Бахману:

— Ступай и ты спать, Бахман.

Ротный ушел, а за ним и Бахман, собрав доспехи Берка. В пустом коридоре настала темная тишина. В дальнем конце сладко зевал, борясь с дремотой, часовой, — это Чебарда; по росту он был в четвертой роте, а по возрасту ему было пора уже из школы во фронт.

Из спален доносились храп и сонное бормотанье кантонистов.

Часовому было скучно, сон одолевал и его, но чем развлечься, часовой не знал. Закурить трубку солдат не смел, — уж очень велик риск: если на этом поймают, что курил, стоя на часах, не миновать «зеленой улицы».

Часовой увидел, что по коридору идет, возвращаясь из лазарета, Штык.

— Эй, ефрейтор, поди сюда! — крикнул ему часовой.

— Ну, чего еще тебе, Чебарда? — спросил, подходя и почесываясь, Штык. — Покою нет нонче.

— А это тебе все за племяша. Чего путаешься с лопоухим? Думаешь, застоишь? Скорей подохнет — тебе же легче.

— Другого дадут. Слышь ты, батальонный опять написал, чтобы пополнение прислали. Берко-то в случайных пришел. А теперь требует пополнение до кадра.

— Значит, треть выбыла. «Акута»!

— «Акута»… Да… Ну, я пойду спать.

— Ну, а что этот Берко-то, жив?

— Жив.

— Заколотят.

— Пожалуй. Прощай. Я пойду.

— А ты погоди.

— Чего мне годить?

— Да мне скучно.

— На часах, конечно, какое веселье.

— Вот ты и побудь со мной. Сказку скажи…

— Ну тебя к монаху, Чебарда.