Берко кантонист - [35]

Полковник притворно прикрыл уши и продолжал, обращаясь к другим ротным командирам, но так, что слышали и солдат, и унтер-офицеры, и кантонисты:

— Вы, капитан Одинцов, поощряете бунт. Я должен доложить об этом по команде.

— Ничуть, — спокойно возразил командир четвертой роты, — я только докладываю вам, что этот жидок не выдержит ста ударов: он только что из лазарета. Наказание имеет целью исправить его? Не правда ли, полковник?

— Разумеется, что за вопрос?!

— Ну, так я полагаю, полковник, что убить — не значит исправить. Есть другие меры исправления.

— Например, например? Хорошо-с! Очень приятно, капитан, вот мы выслушаем совет столичного человека. Конечно мы в глуши-с, мы здесь в Азии, на окраине государства и не понимаем, что относится к пользе службы. Вы нас научите. Скажите, какому же наказанию для примера другим подвергнуть этого мерзавца? Ну-с, капитан, я жду… Мы все ждем…

Антон Антонович взглянул на Берка, на сумрачный ряд кантонистов, которые, стоя, уже ждали команды покинуть столовую.

— Можно попробовать его на стойке. Розги на него, вы это знаете, полковник, не оказывают действия.

— Aral На стойке! Отлично Вахромеев, — подозвал полковник фельдфебеля, — сегодня после зори вот этого на стойку, на три часа, в полном снаряжении.

— Слушаю, ваше высокородие. Песочку в ранец прикажете насыпать?

— Непременно. И дать ему ружье.

— Слушаю.

— И пусть Бахман как следует займется.

— Слушаю.

— А вы, капитан, будьте любезны мне доложить лично о последствиях того, что вы посоветовали.

— Слушаю, полковник.

— До свиданья, господа офицеры, — сказал полковник и, не прощаясь с кантонистами, по кинул столовую.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1. Татарские биточки

— Хорошо сделали? — спросил Онуча.

— Очень недурно, господин фельдфебель, потрудились достаточно, — ответил цейхшрейбер Бахман, подсыпая совком песочку в лядунку, надетую на Берка!

Берка снаряжают на стойку после зори в полной солдатской амуниции, согласно приказанию Зверя. Бахман принес из цейхгауза «теленка» — тяжелый ранец, крытый телячьей шкурой, с пристегнутым к нему медным котелком — «манеркой», «крынку» — кремневое ружье, весом восемнадцать фунтов, патронташ и лядунку на широких выбеленных перевязях и кивер.

— Хорошо сделали, — повторил Онуча.

И в самом деле Берко, стоя в углу коридора четвертой роты, был похож на что-то «сделанное» человеческими руками, на какое-то сооружение. Сам Берко совершенно пропадал в своем уборе; из-под кивера, из-за широких, в ладонь, белых перевязей бледное лицо Берка смотрело, будто из окна. С кивером Онуче и Бахману больше всего досталось хлопот: в него голова Берка уходила, словно в ведро, по плечи; пришлось набить кивер паклей, чтобы он кое-как держался на голове; застежка кивера, рассчитанная на крепкий солдатский подбородок, свисала кантонисту на грудь; ее пришлось подтянуть к ремням перевязей веревочкой. В руку Берка вложили приклад, скомандовав: «На плечо».

— Стоишь? — неуверенно спросил Онуча.

— Стою, господин фельдфебель, — ответил Берко молодцевато, но слабым, замирающим голосом.

— Бахман, подсыпь еще немножко песочку в патронташ, а то он что-то на левую сторону кренится.

Бахман подсыпал в патронташ песку, и равновесие восстановилось.

— Стой, не шевелись! — приказал Онуча. — Целый час с тобой маемся!

Берко промолчал. Единственное, что он мог ответить, — это сказать, что сооружение получилось непрочное.

— Я, Бахман, пойду закушу, а ты пока побудь с ним. Как ты полагаешь, не выстоять ему три часа?

— Ясно! Если ему сядет муха на нос, то уже перетянет.

— В случае ротный придет, скажи, что я на минутку отлучился.

— Хорошо. Выпейте, Иван Лукич, уж кстати и за мое здоровье. Да закусите татарским биточком. Лучшей закуски нет.

— Само собой.

— Ваша супруга мастерица на закуски.

— Да, она это может.

Онуча ушел. Уже стемнело. Коридор роты тускло освещался по концам ночниками; от их красных огоньков вверх струилась змейкой копоть. Берко смотрел на огонек, на струйку копоти; она заплетала свет в глазах мальчишки туманной тканью. Берко обливался потом — не столько от тяжести навьюченных на него вещей, сколько от боязни шевельнуться, нарушить равновесие и целость сооружения. Голос Бахмана до слуха Берка доносился откуда-то издалека.

— Что они делают с ребенком, ай! — говорил Бахман, прохаживаясь поперек коридора около угла, где стоял Берко. — Они его совсем хотят уморить. Почему бы тебе не креститься, Берко? Ведь это насильно, и поэтому все равно, как нет ничего. Ты получишь двадцать пять рублей и будешь их отдавать под проценты… Что, ты не хочешь? Тогда ты отдашь для тебя: ты будешь иметь свой доход. Мы сговоримся… Ты и этого не хочешь? Ты, может быть, богат? У тебя, может быть, есть капитал? Много ли у тебя грошей?

— У меня есть деньги, они у дядьки. Возьмите, добрый человек, у него сколько хотите и высыпьте песок из ранца: у меня очень болит спина.

— Вот что они делают с ребенком! Это ясно: спина у тебя должна болеть. Хорошо, если она у тебя не сломается поперек… Они думают, что мальчик может простоять три часа, а я вижу, что он уже готов сейчас упасть. И заметь себе хорошенько, Берко: в ведре еще осталось несколько песку, потому что я видел, что уже достаточно. Для чего еще насыпать, когда ты уже и так готов?!