Берко кантонист - [34]

На дворе послышалась команда: «Смирно!» — и чеканный на невнятное приветствие ответ: «Здравия желаем, ваше благородие!»

Приехал командир батальона.

— Сюда нейдет, стало быть верно, что едет бригадный, — шептали за столами.

Офицеры вышли из столовой. Чашек с остывшими щами не решались убирать со столов. Сосед Берка шептал ему:

— Знаешь, он сидит у себя во дворце, а у него на плече попугай. Придет батальонный с докладом, а попугай сейчас бригадному что-то на ухо бормочет. Генерал кивнет головой да давай Зверя гонять. Не веришь? Наши же «на вестях» у генерала бывают, сами видели.

Со двора слышно — подъехал экипаж и громкое приветствие:

— Здорово, молодцы-кантонисты!

Роты ответили дружно и весело. Капралы в столовой скомандовали:

— Встать! Смирно!

Генерал вошел в столовую, провожаемый командиром батальона и офицерами. Батальонный был в кивере и эполетах, при шпаге, по чему видно было, что он ждал Севрюгова. Берко сразу узнал Зверя по росту и дородству: он и без кивера был выше генерала головой, а подтянутый шарфом живот батальонного вздрагивал при каждом шаге. Лицо у Зверя было красное от натуги, а маленькие, близко поставленные глазки искрились недобрым блеском: он был похож на рассерженного боровка. Генерал же был седенький, невзрачный старичок, в сюртуке с погонами. Не останавливаясь, он тихо шел меж столами, смотря куда-то вверх выцветшими глазами; дойдя до середины столовой, генерал в такт своим шагам поздоровался громко и звучно:

— Здорово, молодцы-кантонисты!

Те ответили в такт шагам генерала, который, как под музыку, под этот ответ прошел в конец столовой. Перед ним распахнулась дверь в кухню.

Кашевары в белых колпаках стояли у котлов навытяжку. Генерал повел носом и, рассеянно смотря на потолок, спросил расслабленным и тихим голосом:

— Чем это здесь так пахнет, полковник?

Батальонный как будто хотел ответить генералу, но вдруг круто повернулся к главному кашевару и заорал на него:

— Почему открыты окна? Сколько раз я тебе, мерзавцу, говорил закрывать окна!

— Дух… — начал было оправдание кашевар, но батальонный повернулся к генералу и доложил:

— Это пахнет, ваше превосходительство, со двора, от выгребных и помойных ям: они не чищены с прошлого лета.

Солдаты кинулись затворять распахнутые окна.

— Почему они не чищены с прошлого лета? Это упущение, полковник, — говорил все тем же расслабленным голосом бригадный.

— Не отпущено сумм, господин бригадный.

— Ах, нет сумм? Так, так, так.

— Так точно, генерал, не отпущено сумм на очистку ретирад.

Бригадный вяло повернулся и последовал из кухни через столовую к выходу; кантонисты стояли «смирно». Офицеры проводили генерала. Должно быть, он тотчас уехал, не прощаясь, потому что не было слышно ответного привета из фронта первой и второй рот, которые все еще дожидались на дворе своей очереди обедать.

Батальонный и офицеры возвратились в столовую. Кантонистам приказали сесть. Они шептались, усаживаясь за столы:

— А говорили — попугай. Видимо, попугай ему ничего не сказал.

— Выдумали, попугай… Если из нас бессловесную скотину сделали, — что же может птица?

Батальонный ходил по столовой и сердито фыркал; лицо его все багровело. Он что-то придумывал. Все ждали его приказаний. Думали, что он потребует сейчас же розог.

— Прикажите, господа офицеры, вылить щи в помойную яму, если они не хотят есть. Будут сыты и одной кашей.

Прислуга кинулась исполнять приказ. Вместо щей принесли пшенную кашу; от каши припахивало салом. Казалось, о бунте все забыли думать. Кантонисты накинулись на кашу, хватая ее ложку за ложкой, давясь и обжигаясь.

Батальонный ходил взад и вперед, что-то свирепо бурча себе под нос; по временам он поражал какого-то незримого противника кулаком, яростно тыча ему в зубы. Обводя взором ряды кантонистов, батальонный вдруг увидел, что один из кантонистов в четвертой роте сидит, опустив руки и склонивши голову; новая кленовая ложка лежит рядом с ним на столе, а товарищи уже доскребывают в чашке остатки каши.

— Капитан! — крикнул батальонный командиру четвертой роты. — Почему у вас не едят каши?

— Кто не ест, полковник? — спокойно спросил Антон Антонович, подходя к батальонному.

— Вот смотрите, этот лопоухий. У вас вечно непорядки в роте. Почему в третьей роте все едят, а у вас нет? Ротой, сударь мой, командовать — это не то, что дамам ручки целовать.

— Вы напрасно горячитесь, полковник. Если один мальчишка не ест, — может быть, он не хочет или у него болит живот.

— Ага! В вашей роте, сударь мой, то животы, то головы болят! Почему ты не ешь кашу? — обратился батальонный к Берку.

Берко встал и не ответил.

— Ты сыт, Клингер? — спросил ротный.

— Прошу, капитан, не подсказывать ответа. Почему ты не ешь кашу? Тебя я спрашиваю?

— Мне не можно есть каши, ваше высокородие, в ней есть сало.

— Что же она от сала хуже?

— Другим лучше, а мне хуже, ваше высокородие: я еврей…

— Сам давно вижу, кто ты таков. Готовишься к принятию святого крещения?

— Нет.

— Болван! Если бы ты крестился, то ел бы кашу и щи.

— Нет.

— Капитан, прикажите дать ему сто.

— Он не выдержит, полковник, это значит — просто его убить.

— Что? Что вы сказали? Нет, я ослышался! Нет, я не слыхал!