Берко кантонист - [39]

Носки всех левых сапогов вытягиваются к полу. Какой соблазн, пока ефрейтор тянет «раа-з», опереться на этот носок, неприметно для начальства!

Тут раздается команда: «Два-аа-аа!» И если шаркнешь носком по полу: «Оставить!» И снова: «Ра-аа-аа-з!»

— Два-а! Ногу выше! Выше ногу! В уровень живота! На ноге не дрожать! Корпусом не шевелить! Руки по швам! Выше ногу!

У Берка дрожит нога.

— Выше ногу! — кричит ефрейтор. — У кого там нога дрожит? Клингер! Ты, мерзавец, стоять не хочешь? Почему другие стоят, а ты не стоишь?

— У меня нос перетягивает, господин учитель, — весело кричит Берко.

— Не разговаривать! Два-а-а!.. Эх, Клингер, что ты ногой, как пекарь в квашне, тычешь! Не выйдет из тебя солдат, не выйдет.

«Так это не плохо, — подумал про себя Берко, — если не выйдет солдат».

Удачнее шли у Берка занятия в классах. Он усердно выписывал, скрипя по аспидной доске грифелем: «У мыши уши. Маша доила корову. Оса кусала Мишу».

Выписывая слова на доске, Берко вслушивался в то же время в словесный урок по грамматике в третьем, старшем разряде класса.

— Силантьев, разбери «стол», — возглашал учитель.

Силантьев лениво поднимался с задней скамьи, трогал руками стол и, покачав его, говорил: — Не могу разобрать стола.

— Почему?

— Потому что он очень прочно сделан.

— Болван! Скажи, какого роду стол?

— Роду? Деревянного…

— Вались дерево на дерево. Старший, отметь: «Силантьев — лень». Через ять.

У Фендрикова, учителя арифметики, вскоре после первого урока, когда кантонистам наглядно и чувствительно была показана геометрическая прогрессия, Берко получил чин «старшего». Его обязанность была спрашивать уроки до прихода учителя. Берко достиг этой высокой степени тотчас после того, как уразумел, что в «арифметике десять знаков, из коих последний — ноль». Научась писать цифры, Берко обогнал всех в счете, но больше всего поразил он Фендрикова и завоевал его сердце тем, что решил любимую задачу учителя: «Куплено два, заплачено три, что стоит четыре?»

Берко ответил, не моргнув, и к нему с этой минуты прониклись уважением, особенно те кантонисты, которые сидели на задних скамьях. Среди них был и Петров. Многие, подобно ему, показывая явное отвращение к «арифметике», упорно добивались по несколько лет решения уйти из школы в мастеровые. Но тут же были и «красавцы», как их звали в школе. Это были рослые, статные молодцы с крепкими скулами и веселыми глазами. Они знали, что их сдадут во фронт в гвардию. К порке они были бесчувственны и боялись одного наказания: чтобы не испортили маску ударами по лицу. По твердому обычаю «красавцы» перед уроком арифметики говорили старшему, кладя перед ним на стол по грошу:

— Берко, пиши, что я знаю урок.

Берко прятал грош за обшлаг и делал в журнале отметку.

— Только, красавчик Иванов, будь добрый, если спросит «куплено два», не ври нарочно. Знаешь, сколько?

— Знаю. Пять лет одна волынка.

— Ну, я тебе пишу, что ты учил урок.

Фендриков опускался все более и редко теперь приходил в класс не пьяным. Утвердясь на учительском стуле, он сразу начинал спрашивать, все реже пускаясь в рассуждения о величии и пользе науки. О геометрической прогрессии больше не было и помину.

— Иванов! Куплено два, заплачено три, что стоит четыре?

— Пять, господин учитель.

— Садись. Берко! Ты старший в классе по арифметике?

— Я, господин учитель.

— Почему Иванов не отвечает? Он учил урок?

— Учил, господин учитель, я его спрашивал.

— Почему же он отвечает неверно?

— Он отвечает неверно, господин учитель, от того, что ему надоело.

— Что? Надоело? Чего ты врешь.

— Точно так. Он в уме считает «шесть», а говорит нарочно «пять», чтобы вышел разговор.

— Да. Это верно. Без разговору скучно. Иванов, иди ко мне, давай сюда маску.

— Иван Петрович, зачем трудиться и ему и вам пачкать свои руки о его поганую морду? — говорит «старший». — Дозвольте, я ударю его.

— Валяй по всем щекам.

Иванов подходит к Берку.

— Иванов, надуй же щеки.

Иванов надувает щеки. Берко его звонко бьет справа налево и слева направо по щекам ладонью. Фендриков тяжко вздыхает.

— Вот, дети, до чего мне все надоело. Надоела жизнь, надоела наука, надоели даже вы, кантонисты.

Учитель падает головой на стол и рыдает. Класс замирает. Рыдания все тише. Смолкли. Перешли в храп. Фендриков спит. Берко встает со своего места.

— Ребята! Я не говорю о тех, кто не хочет, но кто хочет — займемся, так тихо, чтобы не будить господина учителя. Рифметика — это же так просто, как пять пальцев. На одной руке пять пальцев, на другой руке пять пальцев, а всего десять. С этого и начинается рифметика. Кто же дает знать табличку? Начнем считать свои пальцы…

Пока Берко обучает желающих «рифметике» на пальцах, за его спиной «красавцы» обряжают Фендрикова к звонку. Они прикручивают его ноги к ножкам стула бечевками и на голову надевают бумажный колпак. В коридоре звонит звонок.

— Иван Петрович! Кончился урок.

В учителя летят со скамей комки жеваной бумаги. Фендриков встает и волочит за собой стул.

— Ах! Что это? Господин учитель, стул к вам присох! — восклицает Берко, спеша разрезать бечевку ножом. — Вам что-то попало на голову, — и срывает с головы учителя колпак.