Беранже - [9]
— Право, Беранже, ты сумасшедший! Если, по несчастью, к нам возвратится эта династия, вооружившая всю Европу против Франции, неужели ты полагаешь, что последний из ее членов удостоит тебя малейшего внимания?
— Конечно, да. Я докажу свои права на дворянство.
— Опять эта чушь! Не забывай, что ты родился в простом кабаке. Наша добрая мать была служанкой, что вовсе не мешало ей обладать здравым смыслом. Эта достойная женщина, правда, соглашалась иногда шутки ради, что в жилах твоих и твоего отца течет дворянская кровь. «Ведь мой муж, — говаривала она, — бездельничал всю жизнь и напивался пьян вином из своего кабака, как добрый деревенский помещик. А сын мой не может жить без долгов, словно аристократ».
— Сестра, все эти твои россказни не помешают моему сыну, который после меня станет главой рода, сделаться пажом ее величества.
— Твой сын никогда не захочет стать лакеем…
— Сестра, клянусь тебе, что, когда Бурбоны возвратятся, я представлю своего сына нашим превосходнейшим принцам.
— Берегись, чтоб он не спел им «Марсельезу»!»
ФИНАНСИСТ ПОНЕВОЛЕ
Прощай, Перонна! Прощайте, речи в клубе, и прогулки с друзьями, и фартук типографского подмастерья! Пьер Жан уезжает, отец вызвал его в Париж. Тетушка утирает покрасневшие глаза, напутствуя свого воспитанника. Пьер Жан тоже не может удержаться от слез.
И вот уже звенит колокольчик почтового дилижанса. Дальше, дальше! Чужие постоялые дворы, чужие лица. Ночь сменяется новым днем. Машут крыльями мельницы, приветствуя путешественников, мычат стада, несутся клубы пыли… Часть его существа как будто еще там, в Перонне, но с каждым оборотом колес Париж все ближе, все сильнее притягивает его мысли и пробуждает воспоминания.
Запах пыли в мастерской деда. Крики разносчиков на пестрой улице Монторгей, темные классы в тупике Бутылки, хохот забияк в пансионе. И самое памятное — высокая крыша, а внизу толпы народа: «Вперед! К Бастилии!» Он тогда еще ничего толком не понимал, но теперь-то он знает — в тот день все и началось. А потом из Парижа неслись зажигательные песни, и речи, и вести. Там санкюлоты штурмовали королевский дворец Тюильри. Там заседал Конвент. Оттуда с трибуны Якобинского клуба звучали голоса гигантов.
Париж! Здравствуй, Париж!
Они поселились в предместье Пуассоньер. Всей семьей — отец, мать, Пьер Жан и бабушка Шампи (только сестра Софи осталась где-то в деревне). С матерью Пьер Жан почти не знаком.
А бабушка Шампи все такая же хлопотливая, добрая; только стала как будто поменьше ростом, и голова трясется, и глаза плохо видят. «Господина де Вольтера» бабушка теперь уже не так часто вспоминает. Пьер Жан тоже охладел к Вольтеру с тех пор, как прочел его «Орлеанскую девственницу». («И как мог Вольтер насмехаться над Жанной д’Арк, национальной героиней Франции, перед которой преклоняются все патриоты!» — возмущался юный Беранже.)
В Париже шумно и с первого взгляда весело. Но если всмотреться пристальней, то можно заметить, что лица у людей, особенно в предместьях, сумрачные, истощенные. Около хлебных лавок с вечера выстраиваются длинные очереди. Каждый боится, как бы не упустить свою дневную порцию — полуфунтовый ломтик хлеба. Дети умирают от голода. Нищие дежурят на каждом углу.
А на Елисейских полях в открытых ландо, в изящных фаэтонах катаются сытые нарядные барыни, нагло выставляя напоказ бриллианты, золото, меха, бархат и перья (таких не назовешь гражданками, не подходит к ним это слово!). Барыни эти — жены новоявленных богачей, нуворишей, как их называют в Париже, аферистов, спекулянтов, нажившихся на голоде народа. Противно смотреть на этот бесстыдный парад.
Пьер Жан сворачивает в сторону, бежит по незнакомой пустынной улице. Навстречу ему стая каких-то ряженых молодчиков. Ну и костюмы, ну и прически! Волосы на затылках выбриты, как у приговоренных к гильотине, а спереди взбиты и густо напудрены. (Эта прическа называется а-ля виктим{Victime (франц.) — жертва; имеется в виду жертва террора.} и особенно модна у парижских щеголей 1795–1796 годов.) Одеты они в серые четырехугольные фраки с желтыми или черными воротниками, как у шуанов{Реакционные повстанцы в Бретани.}, или совсем без воротников. И у каждого в руке суковатая дубинка вместо трости.
— Бей проклятых якобинцев! — горланят они, размахивая своими тростями-дубинами.
Пьер Жан слышал об этих «мюскаденах». Золотая молодежь, сынки нуворишей изображают из себя дворянчиков и забавляются охотой на якобинцев, избивают людей, бесчинствуют на улицах, и все сходит им с рук: полиция закрывает глаза на их разбой.
Во время своих прогулок Пьер Жан предпочитает не приближаться к Гревской площади. Там чуть ли не каждый день работает гильотина. Одного за другим казнят участников недавнего восстания против термидорианского Конвента.
Да, Париж уже не тот, каким мечтал увидеть его юный Беранже. Якобинский клуб наглухо заколочен. Статую Геракла, попирающего гидру, сровняли с землей. Замолкли голоса гигантов. И народ на площадях уже не пляшет «Карманьолу», не поет «Ça ira».
Правда, городские власти устраивают в дни республиканских праздников процессии, зрелища, танцы, но всем этим распоряжаются сверху; толпы народа уже не хозяева, а зрители на торжествах и парадах.
Эта книга — повесть о большой жизни большого человека.Он появился на свет, когда XIX веку шел второй год, он кончил свой жизненный путь, когда век близился к закату.Всю жизнь он находился в гуще борьбы своего века, мыслями, делами, книгами откликаясь на зов современности, постоянно шагая вперед.«Из всех восхождений, ведущих из мрака к свету, самое благородное и самое трудное — родиться аристократом и монархистом и сделаться демократом», — писал Гюго, оглядываясь в середине пути на прожитые годы.На несколько выдающихся жизней могло бы хватить того, что сделал Гюго за одну свою большую жизнь.Он дал современникам и потомкам не только десятки томов прекрасных книг, он дал им личный пример неустанной борьбы за человечность, несгибаемого сопротивления силам мрака, врагам прогресса, высокий образец неиссякаемого жизнелюбия и веры в победу света.«Трибун и поэт, он гремел над миром подобно урагану, возбуждая к жизни все, что есть прекрасного в душе человека», — сказал о Гюго Максим Горький.Это первая развернутая биография Гюго, написанная советским автором.
Записки рыбинского доктора К. А. Ливанова, в чем-то напоминающие по стилю и содержанию «Окаянные дни» Бунина и «Несвоевременные мысли» Горького, являются уникальным документом эпохи – точным и нелицеприятным описанием течения повседневной жизни провинциального города в центре России в послереволюционные годы. Книга, выходящая в год столетия потрясений 1917 года, звучит как своеобразное предостережение: претворение в жизнь революционных лозунгов оборачивается катастрофическим разрушением судеб огромного количества людей, стремительной деградацией культурных, социальных и семейных ценностей, вырождением традиционных форм жизни, тотальным насилием и всеобщей разрухой.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Оценки личности и деятельности Феликса Дзержинского до сих пор вызывают много споров: от «рыцаря революции», «солдата великих боёв», «борца за народное дело» до «апостола террора», «кровожадного льва революции», «палача и душителя свободы». Он был одним из ярких представителей плеяды пламенных революционеров, «ленинской гвардии» — жесткий, принципиальный, бес— компромиссный и беспощадный к врагам социалистической революции. Как случилось, что Дзержинский, занимавший ключевые посты в правительстве Советской России, не имел даже аттестата об образовании? Как относился Железный Феликс к женщинам? Почему ревнитель революционной законности в дни «красного террора» единолично решал судьбы многих людей без суда и следствия, не испытывая при этом ни жалости, ни снисхождения к политическим противникам? Какова истинная причина скоропостижной кончины Феликса Дзержинского? Ответы на эти и многие другие вопросы читатель найдет в книге.
Автор книги «Последний Петербург. Воспоминания камергера» в предреволюционные годы принял непосредственное участие в проведении реформаторской политики С. Ю. Витте, а затем П. А. Столыпина. Иван Тхоржевский сопровождал Столыпина в его поездке по Сибири. После революции вынужден был эмигрировать. Многие годы печатался в русских газетах Парижа как публицист и как поэт-переводчик. Воспоминания Ивана Тхоржевского остались незавершенными. Они впервые собраны в отдельную книгу. В них чувствуется жгучий интерес к разрешению самых насущных российских проблем. В приложении даются, в частности, избранные переводы четверостиший Омара Хайяма, впервые с исправлениями, внесенными Иваном Тхоржевский в печатный текст парижского издания книги четверостиший. Для самого широкого круга читателей.
Автор книги Герой Советского Союза, заслуженный мастер спорта СССР Евгений Николаевич Андреев рассказывает о рабочих буднях испытателей парашютов. Вместе с автором читатель «совершит» немало разнообразных прыжков с парашютом, не раз окажется в сложных ситуациях.
Эта книга рассказывает о героических днях гражданской войны, о мужественных бойцах, освобождавших Прикамье, о лихом и доблестном командире Филиппе Акулове. Слава об Акулове гремела по всему Уралу, о нем слагались песни, из уст в уста передавались рассказы о его необыкновенной, прямо-таки орлиной смелости и отваге. Ф. Е. Акулов родился в крестьянской семье на Урале. Во время службы в царской армии за храбрость был произведен в поручики, полный георгиевский кавалер. В годы гражданской войны Акулов — один из организаторов и первых командиров легендарного полка Красных орлов, комбриг славной 29-й дивизии и 3-й армии, командир кавалерийских полков и бригад на Восточном, Южном и Юго-Западном фронтах Республики. В своей работе автор книги И.