Бенджамин Дизраэли, или История одной невероятной карьеры - [26]

Несмотря на пристальный интерес Дизраэли ко всему, что связано с Байроном, именно здесь, на Мальте, обнаружилось, что считать его последователем Байрона нельзя. Их взгляды на современный мир, на происходящие в нем процессы были далеко не идентичны. Отсюда и принципиально различное отношение к этим процессам. Первая половина XIX в. ознаменовалась мощным национально-освободительным движением в Италии и Греции. Байрон не просто симпатизировал этим движениям — он поддерживал их морально, материально, практически участвовал в этой справедливой борьбе на стороне восставших. Приняв участие в освободительной войне греков за независимость, Байрон умер весной 1824 г. в осажденном турками городе Миссолонги. Дизраэли об этом прекрасно знал, ибо именно в это время слава Байрона достигла своего апогея.

Тита — слуга Дж. Байрона, затем — Дизраэли

Во время путешествия Дизраэли в Албании шла война между восставшими албанцами и турками. Дизраэли, будучи на Мальте, решил, что эти события касаются его непосредственно. В сентябре 1830 г. он пишет Остину, что не знает, куда отправится дальше, и предупреждает, чтобы его друг-покровитель не удивлялся, если услышит относительно Дизраэли кое-что «очень странное». В письме от 18 ноября объясняется, что имелось в виду: «Когда я писал Вам последний раз, у меня появилась мысль, вернее, я принял решение вступить добровольцем в турецкую армию, воевавшую в Албании». Вот где принципиальный разрыв Дизраэли с байронизмом. Байрон действовал на стороне угнетенных, против угнетателей, а Дизраэли «принял решение» воевать вместе с турками против освободительного движения албанского народа.

Это не было легкомысленным порывом безрассудного юноши. Бенджамину было уже 26 лет, и он не мог не понимать, с какими опасностями для жизни связано это решение. А опасности его не останавливали. Следовательно, можно говорить о продуманной позиции. В пользу такого вывода говорит и отношение Дизраэли к национально-освободительным движениям на Балканах в дальнейшем. Судя по документам, Дизраэли не вступил в турецкую армию, и одна из крупнейших его авантюр не состоялась только потому, что к концу 1830 г. восстание в Албании было подавлено. Бенджамин писал 18 ноября Остину: «В сложнейших условиях я полон решимости превратить мою предполагавшуюся акцию в визит в турецкий штаб с поздравлениями» по случаю победы турок над повстанцами. И это было осуществлено.

Запасшись рекомендательным письмом от лорда — Высокого комиссара Англии на Ионических островах, трое путешественников со слугами и охраной направились в Янину — столицу Албанской провинции, где и принесли турецким властям свои поздравления. По свидетельству самого Дизраэли, поздравления приносились высшему турецкому администратору, «который ежедневно отрубал головы половине жителей провинции».

Бенджамин наслаждался путешествием, подробно описывал все его перипетии, сравнивая все, что встречалось на пути трех друзей, с фантастическими рассказами из «Тысячи и одной ночи». Он, конечно, был экипирован должным образом. На нем был «костюм греческого пирата, кроваво-красная рубашка с круглыми серебряными украшениями размером каждое в шиллинг, длинный шарф-пояс со многими пистолетами и кинжалами за ним, красная феска, красные туфли, широкий жакет в синюю полосу и такие же панталоны».

Было бы неверно полагать, что в этом позерстве был весь Дизраэли. Демонстрируя внешнюю экстравагантность, Бенджамин размышлял о серьезных вещах: как быть и что делать дальше, после того как путешествие закончится?

Яхта с тремя друзьями на борту неторопливо крейсировала в районе Ионических островов, затем у побережья Греции. Путешественники посетили Наварин, Кориндо, Аргос, Микены и наконец прибыли в Афины. Непонятно, почему у Дизраэли не возникло желания посетить Миссолонги, где оборвалась жизнь Байрона. Письма Бенджамина в это время наряду с непременными и, возможно, уже надоевшими читателю описаниями его костюмов содержат и ценную информацию о том, как формировались его симпатии и антипатии. Ему нравился образ жизни, быт верхушки турецкого общества. О том, чем питался этот быт, кто его обеспечивал, т. е. об угнетенных народах Балкан и о трудовых, обездоленных низах самого турецкого народа, в письмах не упоминалось и, следовательно, в душе автора места этому не находилось.

В ноябре Дизраэли пишет в Лондон: «Я полностью превратился в турка: ношу тюрбан, курю трубку с двухметровым мундштуком и сижу на корточках на диване. Мехмет-паша говорил мне, что он не думает, что я англичанин, потому что я хожу очень медленно. На самом деле я нахожу привычки этого спокойного и любящего роскошь народа целиком отвечающими моему собственному ранее сформировавшемуся мнению о том, что является уместным и доставляющим наслаждение». Весьма знаменательно и многозначительно, что в этом же письме мы читаем: «Я питаю отвращение к грекам больше, чем когда-либо ранее». Впечатления от поездки оказались для Дизраэли весьма устойчивыми и в дальнейшем окрашивали многие его поступки.

Из Афин путешественники отплыли в Константинополь. Город произвел на Бенджамина сильное впечатление. Здесь он и его спутники провели полтора месяца. В Константинополе Дизраэли и Клей расстались с Мередитом. Ему все больше и больше не нравилось поведение Дизраэли и Клея, и он решил дальше ехать один. Уговоры друзей не подействовали, и Мередит покинул их.