Белый ветер - [87]
Левашов шел медленно. Ему надо было упорядочить ход мыслей. Что же все-таки произошло? Чепе. Верно. Недопустимый, дикий случай — солдат заснул на посту, и в результате подросток, почти ребенок, стал на всю жизнь калекой. А если б не стал? Если б вообще ничего не украли со склада? Просто пришел разводящий и обнаружил спящего часового. Меньше была бы тогда вина этого Рудакова?
Конечно, в том, украдут ли пару сапог или ящик с автоматами, есть большая разница. Но разве что-то может служить оправданием сна на посту? Разве то, что нет войны, диверсантов, что охраняется мирное имущество, разве все это умаляет вину? Ведь солдат, принявший присягу, охраняя объект, какой бы он ни был, продовольственный склад или склад ракет, выполняет боевой приказ. И если он нарушил его — он преступник! И неважно — в мирное ли время это произошло или в военное.
Рудаков не выполнил приказ, нарушил присягу, совершил преступление и справедливо наказан. С ним все ясно.
Ну а он сам, Левашов? Он-то виновен или нет, и если — да, то в чем конкретно его вина? Да, конечно, он получит взыскание, хоть вроде бы формально и не имел отношения к случившемуся. Получит, потому что отвечает за все в роте и ко всему имеет отношение.
А если по совести? Нет ли во всем этом обстоятельств, усугубляющих его, Левашова, вину? Быть может, не прости он тогда Рудакова, взыщи с него по всей строгости — и не было бы никакого суда. Возможно бы, Рудаков исправился или хотя бы боялся нарушать воинскую дисциплину. А так все ему сошло с рук. Почему он тогда не согласился с командиром роты? Начал спорить, настаивать на своем… Ведь таилась где-то в мозгу мысль, что, пожалуй, Кузнецов прав…
А почему сам Кузнецов не проявил твердость? Может быть, он хотел преподнести своему заместителю урок? Он, разумеется, не мог предвидеть случившегося, просто чувствовал, что вряд ли исправится Рудаков. И он скажет Левашову: «Вот смотри, полюбуйся, к чему привела твоя мягкотелость». Да нет, такого быть не могло. Кузнецов не такой. И при чем тут вообще Кузнецов? Единственный виновник всему — он, Левашов…
Много лет пройдет, прибавится опыта за плечами, звездочек на погонах, однако та первая, совершенная в начале командирского пути ошибка будет занозой сидеть в его памяти, служить постоянным предостережением…
Придя домой, он переоделся и лег на диван. Только сейчас он почувствовал, как безмерно устал, в каком напряжении жил все эти дни.
Наташа слышала его шаги, выглянула на мгновение из кухни и снова скрылась там. Она молча накрывала на стол. Только закончив дела, подсела к нему, обняла, положила голову ему на грудь.
Потом Наташа решительно скомандовала:
— За стол! — И неожиданно тихо добавила: — Ты очень расстроен. К завтрашнему дню будешь в форме?
Он улыбнулся, поцеловал ее.
— Я уже выздоровел, Наташка. Что было, то прошло. Соответствующие выводы на будущее сделаны…
Они сели ужинать, Левашов вяло рассказывал ей о том, что происходило на суде. Она чувствовала, что ему неприятно вспоминать об этом, и не задавала вопросов.
Назавтра предстоял радостный, но хлопотный день.
ГЛАВА XI
Первая — от Левашовых. Она так и была подписана одной фамилией. Отец снова лежал в больнице. Это вышло неожиданно, сначала родители собирались приехать, а потом вот так не повезло. Мать, разумеется, отлучиться не может. Но они категорически потребовали, чтобы из-за них свадьбу не откладывали. По письмам и фотографиям они прекрасно, мол, знают Наташу, полюбили ее, уверены, что Юрок будет с ней счастлив… И при первой возможности приедут или встретят молодых в Москве.
Левашов расстроился. Он отчетливо понимал, что с годами здоровье отца все больше ухудшается. Война дает о себе знать. А он так хотел видеть его вместе с матерью на своей свадьбе! И в то же время понимал, что откладывать нельзя, что, чувствуя себя виноватым в отсрочке, отец будет тяжело переживать. Да и поздно уже откладывать.
Потом принесли еще три телеграммы: от комсомольской организации инженерно-технической роты, от командования батальона, и совсем неожиданную — от начальника гарнизона, не официальную, а веселую, под которой стояла подпись: «Свадебный генерал».
Левашов огорчился. Неужто это намек? Может, надо было пригласить генерала и комбата с замполитом? А он не осмелился на это. Без году неделя служит — и уже начальство приглашает, нескромно вроде бы. А они вот узнали, поздравили. Теперь приглашать и вовсе неудобно.
В десять они поехали с Наташей расписываться. У нее знакомых в городе не было, и свидетельницей с ее стороны выступала проникшаяся величием момента Ефросинья Саввишна. С его стороны — Шуров.
Все получилось очень скромно. Наташа была в темном строгом костюме, он — в военной форме, у него не имелось пока гражданской одежды.
После возвращения из ЗАГСа Ефросинья Саввишна и Наташа занялись кухней. Левашов отправился к Шурову за словарем. Однако тот не пустил его в комнату. С таинственным видом он заявил, что там спрятан сюрприз, который он обнародует вечером, и вынес книги на улицу.
