Белый ветер - [58]

А самолеты все летели, ровно гудя двигателями, ни на метр не отдаляясь друг от друга и не приближаясь ни на метр. И под ними, далеко внизу, по-прежнему неподвижные и загадочные в своей бесконечности, стояли леса.

Он посмотрел на часы. Полет продолжался уже несколько часов. Интуитивно, хотя никаких внешних признаков к тому не было, он почувствовал, что скоро конец пути.

Вот тогда-то и охватило его знакомое волнение. Было время, когда он переживал из-за каждого предстоящего прыжка. Как актер, в сотый раз выходящий на сцену и каждый раз волнующийся. Теперь он переживал за роту, за то, как пройдет выброска, все ли будет в порядке, сумеют ли все точно приземлиться в заданном районе, без вывихов и ушибов, без аварий и потерь имущества, сосредоточиться, занять исходные позиции. Ибо прыжок на лес дело сложное. Есть в роте первогодки, они таких прыжков совершали не много, да и сам он мало прыгал, к слову говоря.

Из кабины показался бортмеханик. Подошел к Левашову — старшему в самолете — и показал растопыренную пятерню: до выброски оставалось пять минут.

Пятерню увидели все, казалось, даже те, кто безмятежно спал. Десантники зашевелились, заходили по рядам сержанты, последний раз проверяя карабины, вытяжные веревки. Левашов направился к месту выпускающего. Гоцелидзе вынул из чехла киноаппарат. То же сделал Букреев.

Теперь десантники молча стояли в затылок друг другу, устремив взгляд на сигнальные лампы.

Быстро и беззвучно раскрывались створки люка. Сразу громче стал шум двигателей, свежий ветер ворвался в самолет.

Вспыхнула желтая лампа. Левашов открыл левую дверцу. Вспыхнула зеленая лампа, и в то же мгновение часто завыла сирена.

За считанные секунды весь поток десантников скрылся в люке. Левашов открыл правую дверцу. Первым с киноаппаратом в руках прыгнул лейтенант Гоцелидзе, за ним — остальные. Последним покинул самолет Левашов.

Справа, слева, сзади, впереди, над ним и под ним приземлялись десантники. Одни, те, что потяжелее, спускались быстрее, другие медленнее; вот внизу он разглядел Гоцелидзе, прильнувшего к объективу киноаппарата, как к прорези прицела…

А во все стороны, куда хватало глаз, простирался зеленый, лесной океан. Один за другим ныряли в его таинственные глубины солдаты. Белые парашюты, только что хорошо различимые на темном фоне деревьев, внезапно исчезали, словно проглоченные лесом. Был парашют — и не стало. Левашов напряженно смотрел вниз. Чем ниже он опускался, тем яснее становились детали — высокие ели с трепещущими верхушками, необъятные кроны дубов. Даже каких-то птиц, испуганных внезапным вторжением людей, можно было теперь разглядеть. Но можно было разглядеть и другое — редкие промежутки между деревьями.

Как хорошо, что в последние месяцы он усиленно занимался парашютной подготовкой. Когда замполит батальона Субботин пригласил Левашова к себе, чтоб расспросить, как идут дела у молодого офицера, Левашов сказал без утайки:

— Товарищ гвардии майор, вы сами знаете, ведь не десантное училище. Правда, я до армии в ДОСААФ кое-чего поднабрался. Ну какой авторитет у офицера может быть, если он прыгать не умеет? Разрешите мне прыгать как можно чаще.

— Ну, авторитет, положим, не только этим завоевывается, — заметил Субботин, его светлые глаза улыбались. — Но резон в твоей просьбе есть. Постараемся устроить.

Поначалу ничего не получалось. Засасывала повседневная текучка. Впервые после прибытия в гарнизон Левашову удалось прыгнуть с перворазниками, недавно призванными. Волновался он страшно. Еще бы, прыгали-то не только перворазники, но и опытные солдаты, да и среди призывников лишь у немногих не было на счету прыжков. Большинство до службы занимались в клубах ДОСААФ.

О том, что заместитель командира роты по политчасти новичок в парашютизме, все знали. Солдатам все известно. Поэтому изображать из себя бывалого десантника не имело смысла. Левашов и сам это понимал. Важно было другое — показать себя во время прыжка с лучшей стороны.

Кузнецов оказался хорошим психологом. Он посадил Левашова первым — на место, обычно занимаемое уже имеющим немало прыжков десантником. Дальше, как правило, размещались перворазники, вперемежку со старослужащими. Система эта выработалась давно и применялась неизменно. И, поставив Левашова первым, командир роты как бы подчеркивал: прыгал не прыгал, но его заместитель по политчасти в чьей-то подсказке не нуждается. Не сел в этот самолет и сам Кузнецов, пусть не думают, что он хочет последить, как впервые прыгнет Левашов, и без того уверен, что все будет в порядке.

Уже потом Левашов осознал, каким трудным был для него этот первый десантный прыжок. Инстинкт есть инстинкт. Но именно потому, что главное внимание его было занято тем, чтобы как следует выглядеть, чтобы старослужащие, которые летят с ним (и наверняка потом расскажут обо всем другим), не могли потом иронизировать, он не испытывал никакой робости перед прыжком. Ни секунды не промедлил и даже сумел подмигнуть выпускающему.

В тот день ему разрешили прыгнуть еще… И он понял, что в глазах гвардейцев прошел испытание, всеми был безоговорочно признан своим, командиром-десантником. А потом повезло. Рота почти весь май провела возле парашютодрома, где тренировались спортсмены, и ему разрешили прыгать.