Белый ветер - [39]

Так рассуждая, Левашов снова оделся и отправился ужинать.

Первым, кого он увидел за одним из столиков, был прапорщик Томин. Тот сидел один и улыбался. Казалось, широкая, радостная улыбка, появившаяся на лице утром на финише кросса, так и не покидала его весь день.

Увидев Левашова, он вскочил, чуть не опрокинув стул.

— Сюда, товарищ лейтенант, ко мне! Давай садись… — Он запнулся. — Садитесь, пожалуйста!

— Не суетитесь, Томин, сидите. — Левашов тоже заулыбался.

Ему все больше нравился Томин. Он подсел к нему за столик и терпеливо выслушивал восторженные излияния прапорщика, посвященные личному вкладу заместителя командира роты по политчасти в достижение победы на дивизионном кроссе, самоотверженности и спортивному мастерству всего взвода, наконец, упорству и воле гвардии рядового Рудакова, который лыжник пока, конечно, неважнецкий, но, несомненно, станет разрядником.

«Знал бы ты истинное нутро твоего будущего чемпиона!» — подумал Левашов, но вслух ничего не сказал.

В этот вечер он лег рано и снова мгновенно уснул.

А наутро прилетели грачи.

Он долго не мог понять, что его разбудило, и, сев в кровати, некоторое время бессмысленно глядел в окно. За окном в быстро светлеющем небе метались, качались, взлетали и опускались какие-то маленькие черные тени.

Птицы громко и по-хозяйски беззастенчиво кричали. Хрипло, резко и коротко — одни, протяжно — другие, ссорились, чем-то возмущались, что-то настойчиво объясняли друг другу на своем грачином языке.

С квартирой Левашову повезло. Едва успев прибыть в гарнизон, он снял отличную комнату с балконом вблизи военного городка. Так что столовая, военторг, казарма находились под боком. Дом был окружен тополями, летом, рассказывали соседи, зелень была так густа, что даже на третьем этаже царил полумрак.

Но пока деревья стояли голые, растопырив негустые черные кружева веток, и только кое-где застряли бурые сгустки — прошлогодние грачиные гнезда. Вот над ними сейчас и вились птицы, заботливо и шумно обновляя свои квартиры, ремонтируя, латая, укрепляя.

Прибыли пернатые хозяева, и об этом должны знать все!

Солнце поднималось за деревьями, все увеличиваясь, все раздуваясь, как воздушный шар, подрумянивая утреннее небо. На его фоне еще черней казались голые ветки деревьев, стремительно метавшиеся грачи.

У водосточных труб, на подоконниках, на краю крыш влажно сверкал ледок. Позже, когда солнце засветит по-настоящему, он потечет, польется капелью, сверкая и переливаясь, потихоньку звеня. Весна сменяла зиму без всяких проволочек, мгновенно, стремительно, словно один караульный другого: короткая команда, четкий стук каблуков и все — пост часовым принят.

Сделав легкую физзарядку, Левашов натер снегом, сохранившимся кое-где в теневых уголках балкона, вспотевшую грудь, подмышки, плечи и, шумно отдуваясь, побежал в душ.

А через пятнадцать минут, чисто выбритый, пахнущий одеколоном, он шагал в расположение роты. Начинался новый день, обычный день армии. В его роте и в сотнях других подразделений в этом городе и в других местах за тысячи километров отсюда.

В ротной канцелярии уже вовсю распоряжался Кузнецов. Как всегда, в сверкающих сапогах, выбритый до синевы, с привычным хмурым выражением лица, он стоял по стойке «смирно» и своим негромким голосом выговаривал:

— Идите, сержант, и проверьте, как почищен у Глушкова автомат. Идите, идите. Я вам сколько раз говорил: доверяйте, но проверяйте. Убедился, что все в порядке, тогда будь спокоен. Вот проверьте и доложите. — Он повернулся к Левашову: — Здравствуй. Сегодня проконтролируем занятия. Тебя попрошу сходить к Гоцелидзе.

Левашов отправился на специальную десантную полосу препятствий. Форсирование ее требовало крепких нервов и немалого самообладания.

«Чувство страха присуще людям», — размышлял Левашов.

Преподаватель психологии в училище полковник Ильин приводил им слова Ивана Петровича Павлова: «Война, как постоянная и серьезная угроза жизни, конечно, есть натуральнейший импульс к страху».

— Имейте в виду, — говорил полковник, — в самом чувстве страха нет ничего позорного. Страх — это психическая реакция человека на возникшую для него опасность. Позорно, когда человек не в состоянии преодолеть этот страх. А личный пример командира есть главное средство, чтобы помочь солдатам преодолеть страх.

Вот эти занятия полковника Ильина частенько приходили потом на ум Левашову.

Личный пример… Левашов вспомнил случай, происшедший однажды, когда он курсантом проходил стажировку в войсках. Ему поручили командовать взводом. Метали гранаты. Настоящие. Все шло хорошо. И вдруг брошенная одним из солдат противотанковая граната не взорвалась. Противотанковая граната не шутка, рванет — так на полсотни метров все снесет. И обратно ее на предохранительную чеку, как другую гранату, не поставишь. Что было делать? Домой не уйдешь, хоть и полигон, да люди могут забрести, ребятишки либо колхозники соседнего хозяйства.

Долго всем взводом стреляли по гранате, уж на что сам Левашов прекрасный стрелок — никак! Спряталась, проклятая, за кочкой, и все тут. Имелось лишь одно местечко, откуда, казалось бы, гранату можно было все-таки подстрелить. Но находилось оно слишком близко от гранаты и было совсем открытым — при взрыве стрелка мог задеть осколок.