Белый ветер - [38]

«Ну, хорошо, — вернулся Левашов мысленно к Рудакову. — Как быть с ним? О переводе в другой взвод не может быть и речи, это было бы ошибкой, уж не говоря о том, что нет для этого формальных оснований. Объявить взыскание? Предварительно поговорить? Вынести разбор персонального дела на комсомольское собрание? Доложить командиру роты и посоветоваться с ним? Сколько вопросов — столько решений. И нельзя ошибиться. Ошибся — потерял человека. Как в бою. Так что же делать?»

Левашов встал, умылся и собрался идти на ужин. Когда он стал надевать шинель, раздался негромкий стук в дверь. Он посмотрел на часы. Кто бы это мог быть? Может, в штаб вызывают? Он застегнул ремень, надел шапку и открыл дверь.

На пороге стоял Рудаков.

Позже Левашову не хотелось признаваться себе в этом, но ничего не поделаешь, в тот момент он растерялся. И растерянно смотрел на Рудакова, а тот еще более растерянно, испуганно смотрел на него. В руке он держал какую-то бумажку. Так стояли они некоторое время, молча глядя друг на друга. Наконец Левашов сказал:

— Входите.

Солдат вошел. Левашов снял шинель, жестом предложил Рудакову последовать его примеру, потом провел в комнату и указал на стул.

Солдат осторожно сел, стараясь не сломать хрупкую мебель, смущенно огляделся и протянул лейтенанту мятую бумажку, которую так и не выпускал все это время из рук.

— Увольнительная. Я по увольнительной в город отпущен.

— Ну и что? — не понял Левашов. — И так верю, что не сбежали. Чего вы мне свою увольнительную демонстрируете?

— Это нас поощрили, весь взвод, за первое место… — объяснил Рудаков и посмотрел на Левашова. В глазах солдата застыл немой вопрос.

— Ну и что? — опять не понял Левашов.

— А я при чем! — неожиданно громко, с надрывом воскликнул Рудаков. — Я-то при чем, товарищ гвардии лейтенант! Обманул всех, хорошо вы… таким человеком оказались… А я ведь нарочно лыжу-то сломал!

— Знаю, — пробурчал Левашов.

Вот тебе и на! Признание солдата сразу исключало большинство вопросов, зато возникло множество других. Пришел ведь сам, никто его не тянул, совесть замучила, видно, глубоко переживает свою вину. Как теперь поступить?

А Рудаков тем временем продолжал говорить:

— Не могу я, товарищ гвардии лейтенант, с таким грузом на душе ходить. Вы посмотрите — увольнительную дали. На гауптвахту меня надо, а не в увольнение…

Он чуть не плакал.

Но Левашов почти не слушал его. Надо было принимать немедленное решение. Все ясно: тогда, на лыжне, на исходе сил, парень не выдержал, сломался, решил обманным путем сойти с дистанции. Что ж, и настоящие чемпионы падали без сил на дорожке в ста метрах от финиша. Можно понять. А потом раскаялся, места не находит, пришел вот с открытым сердцем. Что ж, его за это на казнь вести? Да и для взвода Томина вся эта история — нож в спину. Уж они-то не заслужили такого. И если б виноваты были — не сумели человека перевоспитать, — а то новый, только пришел, еще и не раскусили. Нет, надо все взять на себя, поговорить с солдатом по душам, чтобы запомнил навсегда свое малодушие, чтобы никогда больше такого не повторилось.

Левашов даже растрогался немного от собственных мыслей. Он посмотрел на Рудакова, на его огромное, могучее тело, примостившееся на казавшемся крохотном стульчике, на растерянное, виноватое лицо, на ручищи, комкавшие увольнительную. Проняло-таки подлеца!

— Как же вы могли… — начал Левашов и поморщился. Не так надо, не так. Чего жевать заново? Сам же пришел, значит, понял, так зачем повторять. По-другому надо. — Ну вот что, Рудаков, — теперь он говорил резко и громко, — вы совершили серьезный служебный проступок, а по отношению к своим товарищам, не побоюсь сказать, сделали подлость. Не пришли бы вы сами ко мне, честно говорю, потребовал для вас сурового наказания. Самого сурового! Но думаю, вы сами себя уже наказали. Так?

— Так, товарищ гвардии лейтенант. Честное слово, места себе не нахожу…

— А раз так, поговорим о другом. Как думаете вину искупить?

— Товарищ гвардии лейтенант! — Рудаков поднялся во весь свой огромный рост. — Любое задание готов выполнить. Только поверьте! За десятерых работать буду, вот, смотрите, я ж как бык здоровый, подковы гну. Я…

— Ну ладно, Рудаков, — Левашов говорил мягче. — Подковы гнуть незачем — не в кавалерии. Во взводе вы недавно, еще осваиваетесь, Есть время обо всем подумать. Одно скажу: станете отличным солдатом, считайте — искупили вину.

— Спасибо, товарищ гвардии лейтенант, спасибо! Честное слово, не пожалеете! Все сделаю! Вы прямо крест с меня сняли. Как тогда… на лыжне, — добавил Рудаков тихо.

— Ладно, все, идите. — Он проводил Рудакова за дверь и вернулся в комнату.

Хорошее настроение постепенно возвращалось к Левашову. Видимо, он правильно поступил — поверил человеку. Ведь Рудаков искренне раскаялся. А повинную голову меч не сечет. Любое наказание не месть, а средство исправления. И сейчас своим великодушием, а вернее, разумным педагогическим приемом он дал возможность Рудакову исправиться. Маленькую, конечно, победу в своем деле, но все же он, замполит, сегодня одержал. А большие победы, они ведь тоже из маленьких складываются.