Белый ветер - [36]

— В чем дело? — Левашов тоже сошел с лыжни, хотя сзади уже никого не было.

Продолжая тяжело дышать, Рудаков только мотал головой.

— В чем дело, я спрашиваю? — громче повторил Левашов, и голос у него сорвался.

— Не могу… Устал… Очень быстро идут… — прохрипел Рудаков.

— Давайте автомат, все давайте, ну-ка! — Левашов снял с Рудакова оружие, снаряжение и, подтолкнув его на лыжню, жестко приказал: — Вперед!

— Товарищ лейтенант… не могу…

— Вперед! — заорал Левашов, сам удивляясь ярости, прозвучавшей в этом крике. — Вперед! Совсем ничего осталось! Вперед!

Рудаков тяжело заскользил, неуверенно втыкая палки в снег.

Они вышли к небольшому перелеску, где стояли радисты. Здесь лыжня сворачивала, и была хорошо видна цепочка взвода, шедшая впереди метрах в трехстах. Солдаты шли так же ровно и быстро, как вначале, казалось, им неведома усталость. Едва Рудаков и Левашов выбежали из перелеска, как все разом повернули головы. Томин сошел с лыжни и остановился, наблюдая за догонявшими. Когда они поравнялись с прапорщиком, Левашов прочел в его глазах отчаяние и злость. Нет, Томин не злился на Рудакова, он злился вообще, что вот бывает же так — все шло здорово, даже прекрасно и вдруг на тебе — полетело прахом!

— Идите вперед, Томин, я доведу его! — прохрипел Левашов. — Идите!

— Давайте автомат, — Томин протянул руку.

— Идите вперед, там сложный участок, — повторил Левашов громко.

— Да, участок сложный, — Томин говорил на ровном дыхании, казалось, не было за его спиной этих тяжелых километров. — Потому и давайте…

Левашов молча отмахнулся.

Томин несколько секунд постоял, а потом заскользил по лыжне быстро и мощно, словно подгонял его невидимый ветер.

Теперь Левашову стало идти труднее. Не только давил непривычный груз, но нарушился ритм. Рудаков то отчаянным усилием прибавлял ходу, то едва тащился, поворачивая голову и глядя на Левашова с выражением полной безнадежности. Лейтенанту приходилось подбадривать его, приказывать, увлекать.

Впереди снова замаячил лес. В глубине его, в километре от опушки, находился финиш.

Неожиданно Рудаков, словно собрав последние силы, понесся вперед с такой быстротой, что Левашов начал отставать. «Молодец парень, — подумал он, — взял-таки себя в руки…»

Ненадолго Рудаков, нырнувший в лес, скрылся из глаз. Левашов услышал его вскрик и, вкатив в сырую прохладу ельника, увидел гиганта, сидевшего на снегу, в руке тот держал сломанную лыжу. Солдат растерянно смотрел на лейтенанта, сжимая пальцами отломившийся носок.

— Сломалась… — в голосе Рудакова звучала затаенная радость: все, мол, уж теперь сама судьба повелела отдыхать.

Левашов не произнес ни слова. Он остановился, торопливо, но ловко, без лишних движений снял свои лыжи, передал их солдату и помог застегнуть крепления. А сам надел его лыжи, поломанные.

Все это он делал без слов. Молчал и Рудаков. Он, как слон в цирке, послушно приподнимал ноги, когда присевший возле него лейтенант менял ему лыжи, и только тяжело, с хрипом и всхлипыванием, дышал, широко открывая рот.

Закончив, Левашов властно махнул рукой, он даже не сказал «вперед». Рудаков торопливо засуетился, вернулся на лыжню и, не оборачиваясь, заскользил, усиленно отталкиваясь палками.

Левашов с трудом бежал сзади.

Как ни странно, несмотря на оружие и снаряжение, несмотря на сломанную лыжу, не позволявшую нормально идти, заставлявшую неловко бежать, высоко вскидывая ноги, или скользить лишь на одной лыже, ему стало легче. Его охватило странное ощущение уверенности, какой-то не на разуме основанной, а на бессознательной железной решимости: он сам дойдет до финиша и доведет Рудакова! И ничто не в состоянии его остановить, даже если б пришлось ползти или идти на руках.

Теперь ему не было жарко, наоборот, он ощущал озноб. От напряжения болели глаза.

Он не видел веселых берез, толстеньких зеленых елок, розовых и белых сугробов, не ощущал запаха согретой солнцем хвои и тающего снега. Он вообще ничего не чувствовал, кроме яростной, непреодолимой силы, толкавшей его вперед, туда, где на белой поляне маячило красное полотнище с надписью: «Старт — финиш».

Они добежали. И не подвели взвод.

Солдаты, хрипло дыша и смеясь, долго подбрасывали их в воздух, качали лейтенанта, который не только не подвел взвод, а, наоборот, помог победить, и Рудакова, мужественного, волевого парня, сумевшего, несмотря на невезение, дойти до финиша!

Взвод Томина третий раз завоевал первое место в гарнизоне.

— Ну, ребята, молодцы, — похвалил генерал Добродеев. — И ты молодцом, лейтенант! — Он пожал лейтенанту руку: — Спасибо, — и негромко добавил: — Солдата этого ты вытянул.

— Товарищ генерал… — Левашов никак не мог отдышаться. — С кем не бывает… Но дошел ведь Рудаков, показал себя настоящим гвардейцем.

— Да, — проворчал Добродеев, — дошел с трудом, но дошел. Наверное, ошибся я…

Оркестр сотрясал лес бодрым ревом труб, звоном тарелок, гулом большого барабана, слышались крики, смех, где-то грянули песню.

Постепенно звуки умолкли. Поляна опустела.

Победители и побежденные, одни веселые, другие грустные, но одинаково голодные, отправились в столовую. Судьи, подведя итоги, окружили генерала, размахивая протоколами.