Белый ветер - [20]

Левашов оживился.

— Да? Музыкой? Вы поете, играете? На чем играете?

— На фортепьяно и на гитаре тоже. Пою.

— Вы, наверное, здорово поете? У вас красивый голос.

Она неопределенно пожала плечами.

— А в самодеятельности институтской вы почему не участвуете? Я ни разу не видел вас на концертах. Неужели они не пригласили вас?

— Они не знают про мои таланты, — усмехнулась она.

Левашов счастливо улыбнулся. Он мгновенно оценил ее доверие: сколько лет в институте и никто не знает, что она поет и играет, а ему она сказала об этом почти сразу.

— Спасибо, — проговорил он, заранее, как шахматист, готовящий следующий ход.

— За что? — удивилась Наташа.

— За откровенность. — И встревожился: вдруг не поймет, вдруг забыла их прошлый разговор.

Но она ничего не забыла. Она повернулась к нему и улыбнулась. Впервые за время их знакомства.

Левашов торжествовал, но недолго.

— Вы их конспектируете?

— Кого? — не понял он.

— Мои слова…

— Нет, но я столько раз повторяю их мысленно, что нетрудно запомнить.

— Это так важно? — с вызовом спросила она.

— Да, и становится все важнее, — теперь Левашов говорил уверенно, ему казалось, что он наконец нашел нужный тон; надо быть с ней искренним, смелым, серьезным, отбросить ненужное пустословие.

Он испытывал странное чувство: обычно, чем бы он ни занимался, с кем бы ни говорил, он, делая главное, держал в поле зрения и многое другое. А с ней он забывал обо всем, словно они находились в некоем вакууме — он да она. И больше ничего и никого.

Наташа встала, поправила свой старенький плащ, сказала:

— Пора домой, да и холодно.

Он тоже встал. Она потопталась около скамейки и негромко спросила:

— Вы что ж, завтра дежурите или есть другие дела?

Волна радости подкатила к сердцу Левашова.

— Никаких дел, ничего, — торопливо сказал он. — Я весь день свободен.

— Зайдете за мной? — Наташа посмотрела на него вопросительно. — Сюда вот, к этой скамейке.

— Конечно, Наташа, конечно, — он впервые назвал ее по имени. — Я буду здесь с утра. Все воскресенье проведем вместе, в киношку сбегаем…

Она перебила его:

— Значит, завтра в двенадцать. До свидания.

…В ночь на воскресенье училище неожиданно подняли и вывезли в степь. Весь день они устанавливали минное поле, занимались инженерной разведкой ледяной реки, наводили под огнем «противника» переправу.

Только к вечеру вернулись промокшие, облепленные грязью, проголодавшиеся и усталые. Но Левашов всего этого не замечал. Он был в таком отчаянии, что по сравнению с ним все эти мелочи — холод, голод, пораненная рука — не имели никакого значения. Мина, которую он устанавливал, не могла взорваться, что, к несказанному удивлению, определил полковник Скворцов, проверяя работу лучшего курсанта. Левашов без конца возился, стыкуя понтоны, забыл раскрыть транспортную стяжку, чуть не утопил в реке автомат…

Ну надо же быть такому невезению! Уж сколько дней не было такого! И именно сегодня, когда предстояла такая важная встреча с Наташей, кому-то взбрело в голову устраивать этот ночной выход. Что делать? Уж теперь-то она наверняка не захочет с ним встречаться, прождала зря, небось разозлилась. А может, и не ждала, пришла, увидела, что его нет, и ушла. Где ее искать? Не ходить же по квартирам ее дома? В институт он не поспевает, занятия у него кончаются поздно. И еще во время тревоги наделал дел, командир взвода только руками разводил. Он не ругал, не делал замечаний, и это было в сто раз хуже любого наказания.

— Слушай, парень, что это с тобой творится? — первый заметил его состояние Розанов. — Левашов что-то буркнул в ответ. Но Розанов не отставал: — Нет, серьезно, я смотрел, как ты с понтоном управлялся. Будто на первом курсе. Может, заболел или влюбился? Жара нет? — Он притворно-озабоченно поднес руку ко лбу товарища.

— Да пошел ты!.. — взорвался Левашов. — Эко диво — автомат чуть не утопил! Тебя самого, жаль, не утопил!

Розанов изумленно уставился на него. Такого с Левашовым никогда не бывало.

— Нет, ты определенно заболел. Тебе надо в санчасть.

— Оставь меня в покое, — устало отмахнулся Левашов. — Не видишь, настроение хреновое. Пройдет. Не приставай.

Розанов отошел, пожимая плечами, а Левашов, сознавая свою несправедливость к товарищу, расстроился еще больше. Он почти не спал ночью, обдумывая, как разыскать Наташу, как ей все объяснить. Он вел с ней мысленную беседу, горячо убеждал, находил новые аргументы, старался предугадать ее обвинения и подготовить оправдания. Заснул лишь под утро.

А вечером, как только смог, после занятий явился к знакомой скамейке. Еще не было семи, но ранние осенние сумерки уже, словно туман, растекались по земле, закрашивая промежутки между домами, зажигая огоньки в окнах. Шел противный мелкий, назойливый, непрерывный дождь. До блеска начищенные сапоги Левашова покрылись рыжей грязью, китель потемнел, стал твердым, как картонный. От него исходил прелый запах сырости.

Надеяться, что в такую погоду и в такое время, после того, как он подвел ее, Наташа явится, не приходилось. Да он и не питал надежд. Просто пришел, «как лошадь в знакомую конюшню», подумалось с горечью. Куда еще было идти, все же рядом ее дом… А где-то в самом укромном уголке сердца таилась надежда…