Белый ветер - [18]

Не сговариваясь, присели на шаткую скамейку, бог весть почему одиноко торчавшую между рекой и раскопанной дорогой, которой предстояло со временем стать улицей. Издалека доносился настойчивый шум экскаватора, треск пневматического молотка, громыханье грузовиков.

Они сидели молча, он и эта странная, немногословная, чересчур серьезная девушка, о которой он ничего не знал, кроме имени и будущей профессии. Ему вдруг жгуче захотелось все узнать про нее: где родилась, кто родители, что любит и что не любит, а главное, как смеется. Ему очень захотелось, чтоб она захохотала, в пылу спора схватила его за руку, чтоб у нее заблестели глаза и чтоб говорила она громко и много.

Но девушка сидела неподвижно, устремив задумчивый взгляд вдаль, в серую степь, в серое небо. И молчала.

Он не знал, о чем говорить. Он испытывал непонятное, неизвестное ему дотоле чувство нежности к этой впервые увиденной им лишь час назад девушке. Ему хотелось обнять ее за плечи, потрогать ее тугие косы. С другой он так бы и поступил. А вот с этой не решался. И эта нерешительность была ему приятна.

Вдруг он вспомнил, на чем прервался их разговор.

— Напрасно сомневаетесь! — горячо заговорил он, и после столь долгого молчания эта горячность прозвучала немного смешно. — У меня действительно нет никакого опыта в настоящей любви. А то, в чем есть, любовью не назовешь…

— Спасибо, — тихо сказала девушка.

— За что? — удивился он.

— За откровенность.

Они снова замолчали и долго сидели так, не говоря ни слова. Наконец девушка посмотрела на часы. Они у нее были маленькие, дешевые.

— Мне пора домой.

— Я провожу вас, можно? — попросил он и впервые в жизни испугался, что ему откажут.

— Провожать некуда, вон мой дом. — Девушка кивком головы указала на ближайшую «коробку».

— Мы увидимся? — неуверенно спросил Левашов, проклиная себя за эту неуверенность, но сознавая, как важен для него ответ.

— Если хотите, — сказала она и пошла к дому, а он испытал такую радость от ее слов, будто она призналась, что не может без него жить.

Он смотрел ей вслед, глупо улыбаясь; она отошла уже порядочно, когда он спохватился.

— Где, когда?! — закричал он на бегу. Он догнал ее в несколько прыжков и остановился, запыхавшись, сознавая нелепость своего поведения.

Девушка тоже остановилась. Ему показалось, что она улыбалась, но, наверное, так только показалось.

— В субботу у меня занятия кончаются в три. Можете подойти к институту. — Она снова направилась к дому, но повернулась и спросила: — Придете?

— Да, конечно, конечно же приду! Обязательно!

А она уже опять продолжала свой путь. Левашов долго смотрел ей вслед, видел, как подошла она к развешенным на веревке простыням, исчезла за ними, снова появилась у будки автомата, торопливо сделала шаг в сторону, чтоб уступить дорогу крошечному карапузу, мчавшемуся во весь опор на трехколесном велосипеде и растянувшемуся-таки тремя шагами дальше. Наконец она вошла в подъезд, возле которого под сенью жидких пыльных кустов сидели и беседовали пожилые женщины. Наверное, она поздоровалась с ними, потому что они закивали в ответ.

Впервые Левашов порадовался своему феноменальному зрению. И впервые никак не мог разобраться в происшедшем. Ну, заметил девушку, ну, проводил домой, ну, поговорили. Такое бывало много раз. Ну, интересная девушка, даже, пожалуй, красивая, но встречал и других покрасивее. Ну, договорился о следующем свидании, так всегда бывало и раньше. Откуда же такая радость, откуда взялся страх, что не захочет больше встретиться?

Левашов мысленно повторял их беседу на всем пути до дома и вдруг подумал: а сможет ли он прийти в субботу? От мысли, что будет наряд, работа, занятия, да мало ли что еще, ему стало не по себе. На мгновение он почувствовал, что впервые мог решиться на самоволку. И тут словно камень свалился с плеч. Он четко и ясно вспомнил, что в субботу в три часа дня будет свободен! Свободен, ура!

«На том диспуте сто человек три часа пытались ответить на вопрос, но так и разошлись, не найдя ответа, — радостно размышлял он. — А я, пожалуй, теперь знаю, что такое любовь. Потому что, если это не любовь, что же это?..»

Все дни, оставшиеся до субботы, он был рассеян, едва не схватил тройку, забыл поприветствовать командира взвода, невпопад отвечал на вопросы товарищей, словом, проявлял все положенные признаки влюбленности.

Он без конца вспоминал свое единственное свидание с Наташей, анализировал каждое ее слово, поражаясь их загадочности и глубине, и каждое свое, досадуя на их примитивность и банальность.

Но больше всего он поражался неотвратимости охватившего его чувства. Раз, два и влюбился! В девушку, с которой провел два часа, перекинулся десятком фраз, о которой ничего не знает и которую толком даже не разглядел.

И вот влюбился!

А может, вовсе не влюбился? Может, это все самовнушение? Переутомился от занятий — и схватил такое странное заболевание? Может, он еще разочаруется в ней? Вот поговорят побольше, посерьезней — и выяснится, что она глупа, самовлюбленна, что ей нравятся дешевые комплименты и пошлые остроты.

Однако он твердо верил, что все это ерунда, что Наташа умна, интересна, благородна… Он наделял ее всеми достоинствами и лишал малейших недостатков. И только одного боялся, не окажется ли он перед ней дурак дураком, что станет ей с ним неинтересно, скучно и однажды, скрывая зевок, она сообщит, что завтра, и вообще ближайшие пару лет, страшно занята.