Белый свет - [77]

— Совсем плохие у тебя дела, Каип! — Мурзакарим с удовольствием поцокал языком. — Убил комсомольца! Ак-ти-вис-та! Преданного делу Ленина не на словах, а на деле! Кто кулачил своего отца? У тебя спрашиваю, Каип? Сарманбек. Сам уполномоченный Суранчиев назвал его огненным сердцем! Вот и спросят они, кто убил Сарманбека, а? Понял?

Каип стоял бледный, почти бездыханный, готовый в любой момент потерять сознание.

— Ты, Каип, убил! Вот твоя рубаха, впитавшая его благородную кровь! — Мурзакарим потряс в воздухе узлом. — Здесь и твой ножик с медным колечком. Милиционер сам найдет тебя по следам пальцев твоих на рукояти. Не веришь? В тюрьме поверишь… Так и со мной было, Каип. Нет, не сможешь открутиться! Это я тебе говорю, Мурзакарим, а ты мое слово знаешь… Так и знай, расстреляют перед народом или сошлют в Шибер[22]. Это, во-первых, — и Мурзакарим загнул свой корявый цепкий палец, — а во-вторых, родич ты наш слишком далекий, да еще по женской линии, так что — род твой нам чужой, и наше племя отомстит за пролитую тобой кровь Сарманбека. Ты убил сына Атабая! А пятеро — еще живы. Стоит только мне вымолвить словечко, и ты — труп! Ну, что скажешь на это?

Каип по-прежнему каменел перед Мурзакаримом на указанном им месте.

— Молчишь! А ты не молчи, ведь от того, что скажешь сейчас, зависит твоя жизнь и дальнейшая судьба. Жизнь тебе дорога, а? Жить хочешь?

— Айланайыр-ака[23]… Я еще молод… Я не знал…

Каип понимал, что слезы сейчас ему очень помогли бы, но, как назло, не мог выдавить из глаз ни единой слезинки и только хныкал фальшивым и жалким голоском.

— Я сохраню твою жизнь, — восторжествовал Мурзакарим. — А ты чем со мной расплатишься?

— Моя голова — ваша, Мурзакарим-ака! На всю жизнь буду немым рабом… В огонь пойду — только прикажите!..

Мурзакарим медлил с ответом, решив для острастки еще помучить неизвестностью судьбы совсем отчаявшегося Каипа.

Наконец Каип услышал долгожданные слова:

— Нет, в огонь я тебя не пошлю… Еще сгодишься мне здесь, в Акмойноке! Слушай сюда — оставайся советским активистом, как и был, но… жить будешь, как я скажу, по моей указке, понял? Если сочту нужным, с теми, что взяли оружие сейчас, будешь вместе работать! Тайно! Устраивает?

— Ладно, дядя! Конечно, согласен, — Каип склонился в низком поклоне.

— Но, — напомнил ему Мурзакарим, — теперь твоя судьба, Каип, на моих ладонях. Хоть через пять, хоть через двадцать пять лет, даже до конца дней твоих, если не сдержишь слова, не я, так мой наследник порешит твою судьбу…

Каип в знак верности, встав на одно колено, обратил лицо на кыбыл[24] — как велит Коран.

— Перед аллахом клянусь! Пусть покарает меня, если нарушу… Пусть карает Коран… Пусть совесть сживет со свету…

— Вот и ладно, — подобрел голосом Мурзакарим и усадил Каипа на почетную кошму. — Вах, как в таком виде пойдешь по кишлаку? — Он стукнул себя щепотью в лоб. — Да что я! Так-то для дела лучше! Беги, чтобы видели все, к своему уполномоченному и кричи! Подними тревогу, мол, басмачи напали! Убили Сарманбека! И Мурзакарим, когда, мол, почти задушили, спас, отбив у супостатов! Ну, что рот разинул?.. Беги! Кричи! Действуй!..

Теперь и Жапару, и, конечно, Беделбаеву с Кукаревым было смешно, как представили они Каипа, растерзанного и испуганного, что есть мочи бегущего и кричащего от страха. А самому Каипу было далеко не до смеха, так он близко к сердцу и сейчас принимал события тех далеких дней.

— Вах, как очутился на улице, не заметил — пулей вылетел!.. Все ждал выстрела в спину, но аллах миловал, видно, действительно нужен был Мурзакариму, — Каип первый раз улыбнулся присутствующим. — Уж и сладким показался мне воздух Акмойнока — дышу не надышусь. А в мозгу одна мысль, как теперь самому оставить с носом Мурзакарима… Бегу, кричу, как тот велел, а про себя мозгую, как «послужу» ему!.. И отчаяние брало, конечно, ведь понимал, на что Мурзакарим толкал меня.

Рассказ старого Каипа захватил всех присутствующих, даже невозмутимый Беделбаев не сводил с него своих знаменитых очков в ожидании самых невероятных поворотов судьбы.

— Так вот, — в нерешительности почесал в затылке старик, — каюсь, пришлось участвовать и мне в одном деле с басмачами по указке Мурзакарима… при расстреле колхозно-партийного руководства… Достался мне Жапар-ака тогда…

— Так вот в чем дело, а я-то… — вдруг подскочил на месте Суранчиев. — А я-то до сегодняшнего дня голову ломал, почему остался жив… Грешным делом подозревал басмача в человечности! Вот до чего дошел!

Жапару очень хотелось смягчить горечь воспоминаний Каипа, винившего себя в том, что, хотя и ненадолго, но все же спасовал перед Мурзакаримом. И еще ему было грустно, что так открыто и уверенно начинавшаяся судьба крестьянина на заре Советской власти, в результате оказалась растоптанной, сломленной злой силой…

Видно, о том же задумался и сам Каип, тоскливо склонив голову на грудь. И усы старика опустились грустно, и руки беспомощно повисли как плети.

Задумался и Торобек. Ему было тоже не по себе перед старым, столько пережившим на своем веку Каипом.

В кабинете стояла такая тишина, что слышно было, как билась о стекло случайная муха да гудел на тумбочке в углу настольный вентилятор.