Белый свет - [76]

Жапар-ака сидел в задумчивости, как бы перенесясь целиком в те давние времена молодости и неоглядного подвига. И стоило только Каипу произнести имя Атабаева, как перед его взором с полной отчетливостью, как будто все происходило не далее чем вчера, возник здоровенный рыжий джигит, бесшабашный и веселый, любящий посмеяться и покутить вволю.

Что было дальше? Уж кто-кто, а Каип лучше всех помнит все до мельчайшей подробности, потому как случилось — с ним самим, а на такие обиды у людей память самая сильная и верная, разве не так?

После конфискации отцовских табунов и отар, земли и других богатств и ареста Атабая сыновья его, все пятеро, убежали в горы к басмачам. А Сарманбек? Недолго Сарманбек радовался своему блестящему значку комсомольца… Не стало отцовских богатств — прекратилось и веселье и выпивки. А на трезвую голову все чаще вспоминал Сарманбек отца таким, каким видел в последний раз, — со скрученными и связанными сзади руками… Вспоминал его слезы, стекавшие по бороде. И это видение мучило его и днем и ночью, кинжалом резало ему сыновье сердце, а еще сильнее того — исчезновение отцовских богатств… Теперь Сарманбек думал только об одном: как бы разыскать братьев в горах, примкнуть к ним во время налета, вернуть себе былую беззаботную, сытую жизнь…

Парень не был глуп, чтобы показывать всем свой внутренний перелом. Он таился изо всех сил, еще больше выслуживаясь перед новой властью в Акмойноке, выжидая своего часа. Как раз подоспел нужный момент. Из ГПУ для добровольного спасательного отряда из местных активистов было доставлено оружие — пятьдесят пять карабинов. Его сложили на складе и выставили часовых, комсомольцев.

Пришла очередь и Каипу с Сарманбеком сменить товарищей на посту. С карабинами на изготовку они ходили вокруг склада в смутном, тусклом свете керосинового фонаря, время от времени перебрасываясь словом-другим, чтобы скоротать дежурство.

Каип и сейчас не знает, как Сарманбек подкараулил его из-за угла и навалился всем своим могучим, душным и пропахшим самогоном телом. Сначала ему было показалось, что тот шутит. Но хватка у Сарманбека была мертвая… И вот он ухватил Каипа за горло и стал душить. Уже почти потеряв сознание, Каип каким-то инстинктивным движением выхватил из-за кушака нож и из последних сил ударил Сарманбека куда-то в бок. Он даже не слышал, как душераздирающе закричал Атабаев: «А-аа!», придавив его своим огромным, осевшим телом…

Очнулся Каип оттого, что в него уперлось холодное дуло винтовки, и еще ощутил он, как на грудь ему стекала еще не успевшая остыть кровь Сарманбека. Тогда Каип, оттолкнув тело Атабаева, вскочил на ноги и, не отдавая отчета в происходящем, бросился бежать.

— Стой!.. Застрелю, как собаку! — услышал Каип знакомый голос и наконец пришел в себя от потрясения. Он остановился и стал вглядываться в темноту: уставив в упор дуло винтовки, к Каипу приближался Мурзакарим.

— Мурзакарим? — вскрикнул Каип от удивления. — Ты?

— Я, конечно, я… — Голос у Мурзакарима был злорадный, змеиный. — Теперь не открутишься… Наверно, думал втихую, да плохо рассчитал!.. — Мурзакарим вплотную приставил дуло винтовки к его груди: — Ты убил Сарманбека… Убийца… Вон, смотри, твой нож воткнут в его печень!

— Неправда! Я… я… Это он хотел задушить, — сбивчиво пытался защищаться Каип.

— Снимай кушак!

Каип дрожащими, непослушными пальцами пытался развязать кушак, к которому был прикреплен чехол от его ножа, оставшегося в теле Сарманбека.

— А теперь вынь и свой нож, — продолжал приказывать Мурзакарим.

Каип сделал шаг к телу Сарманбека, но ноги не подчинялись ему.

— Быстрей! И рубаху свою давай сюда! Снял? Прекрасно… А теперь заверни в нее нож с кушаком и давай сюда! — Мурзакарим взял окровавленный узел из дрожащих рук Каипа, зажал под мышкой, а потом прикладом винтовки разбил фонарь и крикнул в темноту: — Давай сюда!.. Разбирай оружие, да побыстрей! Труп не трогать!

Пять человек мигом очистили склад с оружием и исчезли так же бесшумно, как и появились.

— Шагай! — подтолкнул Мурзакарим Каипа дулом винтовки в спину.

Всю дорогу Каип чувствовал между своих лопаток холодящее, жесткое дуло, мешавшее ему спокойно осмыслить происходящее. Он даже не мог заговорить с Мурзакаримом, чтобы объяснить, как все произошло: язык прилип к гортани… Каип шел, шатаясь, налетая на кусты и углы дувалов, пока не очутился в незнакомой комнате, слабо освещенной огнем очага и еще фонарем, заправленным топленым маслом. Глинобитная, неоштукатуренная стена с бликами неверного света показалась ему пестрой, странной и таящей неизбежную опасность для его жизни. Опасность притаилась в темных углах и будто следила за ним, Каипом, неотрывно и злобно. И ему было трудно, как завороженному, отвести свой взгляд даже тогда, когда услышал голос Мурзакарима.

— Каип, проходи на кошму, на почетное место! У тебя, — здесь Мурзакарим усмехнулся коварно и двусмысленно, — две дороги, и обе на тот свет!..

Каип и не заметил, что Мурзакарим вместе со своим прицеленным в него ружьем уже сидит на курске[21] и глаза у него, как у барса в темноте, горят злорадным зеленым отливом. Каип не мог проронить ни слова.